И ильин основные идеи творчества. Иван Ильин: " О Русской идее"

(16/28.03.1882-21.12.1954), русский мыслитель, философ, публицист и общественный деятель. Закончил юридический факультет Московского университета, где в 1918 стал профессором. В к. 1922 выслан из России. Жил в Берлине, где преподавал в Русском научном институте. В 1927 —30-е издавал “журнал волевой идеи” — “Русский колокол”. После прихода к власти Гитлера был вынужден уехать из Германии и обосноваться в Швейцарии. Первоначально Ильин приобрел известность как исследователь философии Гегеля. Впоследствии он разрабатывает собственное учение, в котором продолжает традиции русской духовной философии. Анализируя современное общество и человека, Ильин считает, что их основной порок состоит в “расколотости”, в противопоставлении ума сердцу, разума чувству. В основе пренебрежения, с которым современное человечество относится к “сердцу”, лежит, по мнению Ильина, представление о человеке как вещи среди вещей и тела среди тел, вследствие которого творческий акт трактуется “материально, количественно, формально и технически”. Именно такое отношение, считает Ильин, облегчает человеку достижение успеха чуть ли не на всех его жизненных поприщах, способствуя карьере, получению прибылей, приятному времяпрепровождению. Однако “мышление без сердца”, даже самое умное и изворотливое, в конечном счете релятивистично, машинообразно и цинично; “бессердечная воля”, сколь бы упорной и настойчивой она ни была в жизни, оказывается, по существу, животной алчностью и злым произволением; “воображение в отрыве от сердца”, каким бы картинным и ослепительным оно ни представлялось, остается в конечном счете безответственной игрой и пошлым кокетством. “Человек, душевно расколотый и нецельный, есть несчастный человек. Если он воспринимает истину, то он не может решить, истина это или нет, ибо он не способен к целостной очевидности... он теряет веру в то, что человеку вообще может быть дана тотальная очевидность. Он не желает признать ее и у других и встречает ее иронией и насмешкой”. Ильин видит путь преодоления расколотости в том, чтобы восстановить в правах опыт как интуицию, как сердечное созерцание. Рассудок должен научиться “взирать и видеть”, чтобы стать разумом, человек должен прийти к разумной и светлой вере “достаточного основания”. С “сердечным созерцанием”, “совестной волей” и “верующей мыслью”. Ильин связывает надежды на будущее — на решение проблем, неразрешимых как для “бессердечной свободы”, так и для “противосердечного тоталитаризма”. Широкий резонанс получила работа Ильина “О сопротивлении злу силою”, в которой он аргументированно критиковал учение Л. Н. Толстого о непротивлении. Рассматривая физическое принуждение или предупреждение как зло, не становящееся добром от того, что оно используется в благих целях, Ильин считает, что за неимением других средств человек для противостояния злу не только имеет право, но и может иметь обязанность применять силу. “Насилием” же оправдано называть только произвольное, безрассудное принуждение, исходящее из злой воли или направленное ко злу.

Выдающийся вклад Ильин внес в разработку русской национальной идеологии. В своем докладе “Творческая идея нашего будущего”, сделанном в Белграде и Праге в 1934, он формулирует назревающие проблемы русской национальной жизни. Мы должны сказать всему остальному миру, заявлял он, что Россия жива, что хоронить ее — близоруко и неумно; что мы — не человеческая пыль и грязь, а живые люди с русским сердцем, с русским разумом и русским талантом; что напрасно думают, будто мы все друг с другом “перессорились” и пребываем в непримиримом разномыслии; будто мы узколобые реакционеры, которые только думают сводить свои личные счеты с простолюдином или “инородцем”.

В России грядет всеобщая национальная судорога, которая, по мнению Ильина, будет стихийно мстительной и жестокой. “Страна вскипит жаждой мести, крови и нового имущественного передела, ибо поистине ни один крестьянин в России ничего не забыл. В этом мнении встанут десятки авантюристов, из коих три четверти будут “работать” на чьи-нибудь иностранные деньги, и ни у одного из них не будет творческой и предметной национальной идеи”. Чтобы преодолеть эту национальную судорогу, русские национально мыслящие люди должны быть готовы генерировать эту идею применительно к новым условиям. Она должна быть государственно-исторической, государственно-национальной, государственно-патриотической. Эта идея должна исходить из самой ткани русской души и русской истории, из их духовного лада. Эта идея должна говорить о главном в русских судьбах — и прошлого, и будущего, она должна светить целым поколениям русских людей, осмысливая их жизнь и вливая в них бодрость.

Главное — воспитание в русском народе национального духовного характера. Из-за его недостатка в интеллигенции и массах Россия рухнула от революции. “Россия встанет во весь рост и окрепнет только через воспитание в народе такого характера. Это воспитание может быть только национальным самовоспитанием, которое может быть проведено самим русским народом, то есть его верной и сильной национальной интеллигенцией. Для этого нужен отбор людей, отбор духовный, качественный и волевой”.

Процесс этот, по мнению Ильина, уже начался “незримо и бесформенно” в России и более или менее открыто за рубежом: “отбор несоблазненных душ, противопоставивших мировой смуте и заразе — Родину, честь и совесть; и непреклонную волю; идею духовного характера и жертвенного поступка”. Начиная с меньшинства, возглавляемого единоличным вождем, русский народ в ближайшие 50 лет должен одолеть и перешагнуть все преграды совокупным, соборным усилием духа.

В работах Ильина (и прежде всего в сборнике статей 1948 — 1954 “Наши задачи”) выкристаллизовывается идея русского духовного патриотизма, который “есть любовь”.

Патриотизм, по Ильину, — высшая солидарность, сплоченность в духе любви к Родине (духовной реальности), есть творческий акт духовного самоопределения, верный перед лицом Божиим и поэтому Благодатный. Только при таком понимании патриотизм и национализм могут раскрыться в их священном и непререкаемом значении.

Патриотизм живет лишь в той душе, для которой есть на земле нечто священное, и прежде всего святыни своего народа. Именно национальная духовная жизнь есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться за него и погибнуть за него. В ней сущность Родины, та сущность, которую стоит любить больше себя.

Родина, отмечает Ильин, есть Дар Святого Духа. Национальная духовная культура есть как бы гимн, всенародно пропетый Богу в истории, или духовная симфония, исторически прозвучавшая Творцу всяческих. И ради создания этой духовной музыки народы живут из века в век, в работах и страданиях, в падениях и подъемах. Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны.

По Ильину, национализм есть любовь к исторически-духовному облику своего народа, вера в его Богоблагодатную силу, воля к его творческому расцвету и созерцание своего народа перед лицом Божиим. Наконец, национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Истинный национализм не темная, антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету. Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.

Правильные пути, ведущие к национальному возрождению России, по Ильину, следующие: вера в Бога; историческая преемственность; монархическое правосознание; духовный национализм; российская государственность; частная собственность; новый управляющий слой; новый русский духовный характер и духовная культура.

В своей статье “Основная задача грядущей России” Ильин писал, что после прекращения коммунистической революции основная задача русского национального спасения и строительства “будет состоять в выделении кверху лучших людей, — людей, преданных России, национально чувствующих, государственно мыслящих, волевых, идейно-творческих, несущих народу не месть и не распад, а дух освобождения, справедливости, сверхклассового единения”. Этот новый ведущий слой — новая русская национальная интеллигенция должна будет прежде всего осмыслить заложенный в русском историческом прошлом “разум истории”, который Ильин определяет следующим образом:

• ведущий слой не есть ни замкнутая “каста”, ни наследственное или потомственное “сословие”. По своему составу он есть нечто живое, подвижное, всегда пополняющееся новыми, способными людьми и всегда готовое освободить себя от неспособных — дорогу честности, уму и таланту!
• принадлежность к ведущему слою — начиная от министра и кончая мировым судьею, начиная от епископа и кончая офицером, начиная от профессора и кончая народным учителем — есть не привилегия, а несение трудной и ответственной обязанности. Ранг в жизни необходим, неизбежен. Он обосновывается качеством и покрывается трудом и ответственностью. Рангу должна соответствовать строгость к себе у того, кто выше, и беззавистная почтительность у того, кто ниже. Только этим верным чувством ранга воссоздадим Россию. Конец зависти! Дорогу качеству и ответственности!
• новая русская элита должна “блюсти и крепить авторитет государственной власти... Новый русский отбор призван укоренить авторитет государства на совсем иных, благородных и правовых основаниях: на основе религиозного созерцания и уважения к духовной свободе; на основе братского правосознания и патриотического чувства; на основе достоинства власти, ее силы и всеобщего доверия к ней”.
• указанные требования и условия предполагают и еще одно требование: новый русский отбор должен быть одушевлен творческой национальной идеей. Безыдейная интеллигенция “не нужна народу и государству и не может вести его... Но прежние идеи русской интеллигенции были ошибочны и сгорели в огне революции и войн. Ни идея “народничества”, ни идея “демократии”, ни идея “социализма”, ни идея “империализма”, ни идея “тоталитарности” — ни одна из них не вдохновит новую русскую интеллигенцию и не поведет Россию к добру. Нужна новая идея — “религиозная по истоку и национальная по духовному смыслу. Только такая идея может возродить и воссоздать грядущую Россию”. Эту идею Ильин определяет как идею русского Православного Христианства. Воспринятая Россией тысячу лет тому назад, она обязывает Русский народ осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы предметности.

Русский народ, считал Ильин, нуждается в покаянии и очищении, и те, кто уже очистился, “должны помочь неочистившимся восстановить в себе живую христианскую совесть, веру в силу добра, верное чутье к злу, чувство чести и способность к верности. Без этого Россию не возродить и величия ее не воссоздать. Без этого Русское государство, после неминуемого падения большевизма, расползется в хлябь и в грязь”.

Ильин, конечно, отдает себе отчет в том, насколько трудна эта задача, весь процесс покаяния и очищения, но через этот процесс необходимо пройти. Все трудности этого покаянного очищения должны быть продуманы и преодолены: у религиозных людей — в порядке церковном (по исповеданиям), у нерелигиозных людей — в порядке светской литературы, достаточно искренней и глубокой, и затем в порядке личного совестного делания.

Покаянное очищение — только первый этап на пути к решению более длительной и трудной задачи: воспитание нового русского человека.

Русские люди, писал Ильин, должны обновить в себе дух, утвердить свою русскость на новых, национально-исторически древних, но по содержанию и по творческому заряду обновленных основах. Это значит, что русские люди должны:

• научиться веровать по-новому, созерцать сердцем — цельно, искренно, творчески;
• научиться не разделять веру и знание, вносить веру не в состав и не в метод, а в процесс научного исследования и крепить нашу веру силою научного знания;
• научиться новой нравственности, религиозно-крепкой, христиански-совестной, не боящейся ума и не стыдящейся своей мнимой “глупости”, не ищущей “славы”, но сильной истинным гражданским мужеством и волевой организацией;
• воспитать в себе новое правосознание — религиозно и духовно укорененное, лояльное, справедливое, братское, верное чести и Родине;
• воспитать в себе новое чувство собственности — заряженное волею к качеству, облагороженное христианским чувством, осмысленное художественным инстинктом, социальное по духу и патриотическое по любви;
• воспитать в себе новый хозяйственный акт — в коем воля к труду и обилию будет сочетаться с добротою и щедростью, в коем зависть преобразится в соревнование, а личное обогащение станет источником всенародного богатства.

Взгляды Ильина во многом перекликались с программой национального возрождения на основах Народной Монархии, которую обосновал И. Л. Солоневич.

О. Платонов

Наследие Ильина

Обширное творческое наследие Ильина насчитывает более 40 книг и брошюр, несколько сот статей, более ста лекций, огромное количество писем, стихотворения, поэмы, воспоминания, документы.

Его двухтомная диссертация считается одним из лучших комментариев философии Гегеля. Рассматривая ее как систематическое раскрытие религиозного опыта пантеизма, Ильин констатирует "кризис теодицеи" у Гегеля и неспособность "разумного понятия" полностью подчинить себе "иррациональную стихию" эмпирического мира.

Идеи правового государства были сформулированы Ильиным в серии брошюр, изданных после февральской революции. Законченный им в 1919 фундаментальный труд "Учение о правосознании" был опубликован уже после его смерти ("О сущности правосознания", Мюнхен, 1956). Относя право к духовной среде, Ильин сформулировал три "аксиомы правосознания", лежащие в основе правовой жизни любого народа: "закон духовного достоинства", "закон автономии" (гражданин как внутренне свободный ответственный волевой центр, истинный субъект права) и "закон взаимного признания" (взаимное уважение и доверие между другими гражданами и государственной властью). Теории государства и политического устройства посвящены двухтомник "Наши задачи" (1956) и незаконченный труд "О монархии и республике" (1978). Будучи убежденным монархистом, Ильин всегда оставался "непредрешенцем", считал, что навязывать монархию народу, "разучившемуся иметь царя", неосмотрительно и вредно. Для России после крушения большевизма Ильин считал необходимым найти разумное сочетание монархических и республиканских начал с аристократическим, ведущим слоем "национальной диктатуры". Истинный патриотизм он определял как любовь к духу своего народа (лекция "Об истинном патриотизме", 1914-15, основные идеи которой вошли в книгу "Путь духовного обновления", 1937), а ключ к пониманию русской православной души видел в таких "прафеноменах", как "молитва; старчество; праздник Пасхи; почитание Богородицы и святых; иконы" ("Сущность и своеобразие русской культуры", 1942).

Ильин не принадлежал к плеяде последователей Вл. Соловьева, с которыми связывают обычно русский религиозно-философский ренессанс нач. 20 в. О своей книге "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний" (закончена 1947, опубл. 1958) Ильин писал: "Она посвящена не богословию, а тихому философскому Богохвалению,... Я пытаюсь заткать ткань новой философии, насквозь христианской по духу и стилю, но совершенно свободной от псевдофилософского "богословствования" наподобие Бердяева-Булгакова-Карсавина и прочих дилетанствующих ересиархов... Это философия простая, тихая... рожденная главным органом Православного Христианства - созерцающим сердцем". В центре описываемой Ильиным феноменологии религиозного опыта стоит понятие религиозного "акта" как личного духовного состояния человека в его предстоянии Богу ("Аксиомы религиозного опыта", т. 1-2, 1953).

ПОЧЕМУ МЫ ВЕРИМ В РОССИЮ?

Где бы мы, русские люди, ни жили, в каком бы положении мы ни находились, нас никогда и нигде не покидает скорбь о нашей родине, о России. Это естественно и неизбежно: эта скорбь не может и не должна нас покидать. Она есть проявление нашей живой любви к родине и нашей веры в нее.

Чтобы быть и бороться, стоять и победить, нам необходимо верить в то, что не иссякли благие силы русского народа, что не оскудели в нем Божии дары, что по-прежнему, лишь на поверхности омраченное, живет в нем его исконное боговосприятие, что это омрачение пройдет и духовные силы воскреснут. Те из нас, которые лишатся этой веры, утратят и цель и смысл национальной борьбы, и отпадут, как засохшие листья. Они перестанут видеть Россию в Боге, и любить ее духом; а это значит, что они ее потеряют, выйдут из ее духовного лона и перестанут быть русскими.

Быть русским значит не только говорить по-русски. Но значит - воспринимать Россию сердцем, видеть любовию ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время - указание Божие имеющее оградить Россию от посягательства других народов, и требовать для этого дара - свободы и самостоятельности на земле. Быть русским значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции, и любовью принимать ее, как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни. Быть русским значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и ее строители. Только на этой вере мы сможем утвердить нашу борьбу за нее и нашу победу. Может быть и не прав Тютчев, что "в Россию можно только верить", - ибо ведь и разуму можно многое сказать о России, и сила воображения должна увидать ее земное величие и ее духовную красоту, и воле надлежит совершить и утвердить в России многое. Но и вера необходима: без веры в Россию нам и самим не прожить, и ее не возродить.

Пусть не говорят нам, что Россия не есть предмет для веры, что верить подобает в Бога, а не в земные обстояния. Россия перед лицом Божьим, в Божьих дарах утвержденная и в Божьем луче узренная - есть именно предмет веры, но не веры слепой и противоразумной, а веры любящей, видящей и разумом обоснованной. Россия, как цепь исторических явлений и образов, есть, конечно, земное состояние, подлежащее научному изучению. Но и самое это научное не должно останавливаться на внешней видимости фактов; оно должно проникать в их внутренний смысл, в духовное значение исторических явлений, к тому единому, что составляет дух русского народа и сущность России. Мы, русские люди, призваны не только знать историю своего отечества, но и видеть в ней борьбу нашего народа за его самобытный духовный лик.

Мы должны видеть наш народ не только в его мятущейся страстности, но и в его смиренной молитве; не только в его грехах и падениях, но и в его доброте, в его доблести, в его подвигах; не только в его войнах, но в сокровенном смысле этих войн. И особенно - в том скрытом от постороннего глаза направлении его сердца и воли, которым проникнута вся его история, весь его омолитвованный быт. Мы должны научиться видеть Россию в Боге - ее сердце, ее государственность, ее историю. Мы должны по-новому - духовно и религиозно - осмыслить всю историю русской культуры.

И когда мы осмыслим ее так, тогда нам откроется, что русский народ всю свою жизнь предстоял Богу, искал, домогался и подвизался, что он знал свои страсти и свои грехи, но всегда мерил себя Божьими мерилами; что через все его уклонения и падения, несмотря на них и вопреки им, душа его всегда молилась и молитва всегда составляла живое естество его духа.

Верить в Россию значит видеть и признавать, что душа ее укоренена в Боге и что ее история есть возрастание ее от этих корней. Если мы в это верим, то никакие "провалы" на ее пути, никакие испытания ее сил не могут нас страшить. Естественна наша неутихающая скорбь о ее временном унижении и о мучениях, переносимых нашим народом; но неестественно уныние или отчаяние.

Итак, душа русского народа всегда искала своих корней в Боге и в Его земных явлениях: в правде, праведности и красоте. Когда-то давно, может быть еще в доисторические времена, был решен на Руси вопрос о правде и кривде, решен и запечатлен приговором в сказке:

- "Надо жить по-Божьи... Что будет, то и будет, а кривдой жить не хочу"... И на этом решении Россия строилась и держалась в течение всей своей истории - от Киево-Печерской Лавры до описанных у Лескова "Праведников" и "Инженеров-Бессеребренников"; от Сергия Преподобного до унтер-офицера Фомы Данилова, замученного в 1875 году кипчаками за верность вере и родине; от князя Якова Долгорукова, прямившего стойкой правдой Петру Великому, до умученного большевиками исповедника - Митрополита Петербургского Веньямина.

Россия есть, прежде всего, - живой сонм русских правдолюбцев, "прямых стоятелей", верных Божьей правде. Какою-то таинственной, могучей уверенностью они знали-ведали, что видимость земной неудачи не должна смущать прямую и верную душу; что делающий по-Божьи побеждает одним своим деланием, строит Россию одним своим (хотя бы и одиноким, и мученическим) стоянием. И тот из нас, кто хоть раз попытался обнять взором сонм этих русских стоятелей, тот никогда не поверит западным разговорам о ничтожности славянства, и никогда не поколеблется в своей вере в Россию.

Россия держалась и строилась памятью о Боге и пребыванием в Его живом и благодатном дуновении. Вот почему, когда русский человек хочет образумить своего ближнего, он говорит ему: "Побойся Бога!", - а укоряя, произносит слова: "Бога в тебе нет!" Ибо имеющий Бога в себе, носит в своей душе живую любовь и живую совесть: две благороднейшие основы всякого жизненного служения, - священнического, гражданского и военного, судейского и царского. Это воззрение исконное, древнерусское; оно-то и нашло свое выражение в указе Петра Великого, начертанном на Зерцале: "Надлежит пред суд чинно поступать, понеже суд Божий есть, проклят всяк, творяй дело Божье с небрежением". Это воззрение выражал всегда и Суворов, выдвигая идею русского воина, сражающегося за дело Божье. На этом воззрении воспитывались целые поколения русских людей, - и тех, что сражались за Россию, и тех, что освобождали крестьян от крепостного права (на основах, неосуществленных нигде в мире, кроме России), и тех, что создавали Русское земство, русский суд и русскую школу предреволюционного периода.

Здоровая государственность и здоровая армия невозможны без чувства собственного духовного достоинства; а русский человек утверждал его на вере в свою бессмертную, Богу предстоящую и Богом ведомую душу: вот откуда у русского человека то удивительное религиозно-эпическое и спокойное восприятие смерти - и на одре болезни, и в сражении, которое было отмечено не раз в русской литературе, в особенности у Толстого и Тургенева.

Но здоровая государственность и здоровая армия невозможны и без верного чувства ранга. И прав был тот капитан у Достоевского, который ответил безбожнику - "Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?" - Творческая государственность требует еще мудрости сердечной и вдохновенного созерцания, или по слову Митрополита Филарета, сказанному во время коронования Императора Александра II, - она требует - "наипаче таинственного осенения от Господня Духа владычного, Духа премудрости и ведения, Духа совета и крепости".

Этим духом и держалась Россия на протяжении всей своей истории и отпадения ее от этого духа всегда вели ее к неисчислимым бедам. Поэтому верить в Россию значит принимать эти глубокие и великие традиции, - ее воли к качеству, ее своеобразия и служения, укореняться в них и уверенно строить на них ее возрождение.

И вот, когда западные народы ставят нам вопрос, почему же мы так непоколебимо уверены в грядущем возрождении и восстановлении России, то мы отвечаем: потому, что мы знаем историю России, которой вы не знаете, и живем ее духом, который вам чужд и недоступен.

Мы утверждаем духовную силу и светлое будущее русского народа в силу многих оснований, из коих каждое имеет свой особый вес и кои все вместе ведут нас в глубину нашей веры и нашей верности.

Мы верим в русский народ не только потому, что он дока зал свою способность к государственной организации и хозяйственной колонизации, политически и экономически объединив одну шестую часть земной поверхности, и не только потом, что он создал правопорядок для сташестидесяти различных племен, - разноязычных и разноверных меньшинств, столетиями проявляя ту благодушною гибкость и миролюбивую уживчивость, перед которой с таким радостным чувством преклонился однажды Лермонтов ("Герой нашего времени", глава I, Бэла); и не только потому, что он доказал свою великую духовную и национальную живучесть, подняв и пересилив двухсотпятидесятилетнее иго татар;

и не только потому, что он незащищенный естественными границами, пройдя через века вооруженной борьбы, проведя в оборонительных войнах две трети своей жертвенной жизни, одолел все свои исторические бремена и дал к концу этого периода высший в Европе средний уровень рождаемости: 47 человек в год на каждую тысячу населения: и не только потому, что он создал могучий и самобытный язык, столь же способный к пластической выразительности, сколь к отвлеченному парению, - язык, о котором Гоголь сказал: "что ни звук, то и подарок, и право, иное название еще драгоценнее самой вещи."... ("Выбранные места из переписки с друзьями". 15.1);

и не только потому, что он, создавая свою особую национальную культуру, доказал - и свою силу творить новое и свой талант претворять чужое, и свою волю к качеству и совершенству, и свою даровитость, выдвигая из всех сословий "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов" (Ломоносов);

и не только потому, что он выработал на протяжении веков свое особое русское правосознание (русский предреволюционный суд, труды российского Сената, русская юриспруденция, сочетающая в себе христианский дух с утонченным чувством справедливости и неформальным созерцанием права);

и не только потому, что он создал прекрасное и самобытное искусство, вкус и мера, своеобразие и глубина которого доселе еще не оценены другими народами по достоинству - ни в хоровом пении, ни в музыке, ни в литературе, ни в живописи, ни в скульптуре, ни в архитектуре, ни в театре, ни в танце;

и еще не только потому, что русскому народу даны от Бога и от природы неисчерпаемые богатства, надземные и подземные, которые обеспечивают ему возможность, - в самом крайнем и худшем случае успешного вторжения западных европейцев в его пределы, - отойти вглубь своей страны, найти там все необходимое для обороны и для возвращения отнятого расчленителями, и отстоять свое место под Божьим солнцем, свое национальное единство и независимость...

Мы верим в Россию не только по всем этим основаниям, но, конечно, мы находим опору и в них. За ними и через них сияет нам нечто большее: народ с такими дарами и с такой судьбой, выстрадавший и создавший такое, не может быть покинут Богом в трагический час своей истории. Он в действительности и не покинут Богом, уже в силу одного того, что душа его искони укоренялась и укоренилась в молитвенном созерцании, в искании горнего, в служении высшему смыслу жизни. И если временно омрачилось око его, и если единожды поколебалась его сила, отличающая верное от соблазна, - то страдания очистят его взор и укрепят в нем его духовную мощь...

Мы верим в Россию потому, что созерцаем ее в Боге и видим ее такою, какой она была на самом деле. Не имея этой опоры, она не подняла бы своей суровой судьбы. Не имея этого живого источника, она не создала бы своей культуры. Не имея этого дара, она не получила бы и этого призвания. Знаем и разумеем, что для личной жизни человека - 25 лет есть срок долгий и тягостный. Но в жизни целого народа с тысячелетним прошлым этот срок "выпадения" или "провала" не имеет решающего значения: история свидетельствует о том, что на такие испытания и потрясения народы отвечают возвращением к своей духовной субстанции, восстановлением своего духовного акта, новым расцветом своих сил. Так будет и с русским народом. Пережитые испытания пробудят и укрепят его инстинкт самосохранения. Гонения на веру очистят его духовное око и его религиозность. Изжившиеся запасы зависти, злобы и раздорливости отойдут в прошлое. И восстанет новая Россия.

Мы верим в это не потому, что желаем этого, но потому, что знаем русскую душу, видим путь, пройденный нашим народом, и, говоря о России, мысленно обращаемся к Божьему замыслу, положенному в основание русской истории, русского национального бытия

О ВОСПИТАНИИ В ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ

Нам не дано знать, когда и в каком порядке закончится революция в России. События развертываются медленно, слишком медленно для одного поколения Мы не можем, не должны делать себе иллюзий: предстоят еще ложные, ответственные и мучительные события, смысл которых будет состоять в том, что всероссийское крестьянство овладеет изнутри государственным и военным аппаратом страны, сбросит или отодвинет устроившийся у власти слой международных авантюристов и начнет строить новую национальную Россию. Возможно, что из наших, старших поколении лишь немногие доживут до освобождения родины н лишь совсем немногие смогут принять участие в ее возрождении . Но именно это предвидение обязывает нас смотреть вперед и вдаль и готовить для новых русских поколений тот материал выводов и руководящих линий, который мы выстрадали и выносили за эти десятилетия н который поможет им справиться с их претрудной задачей. Мы должны высказать и письменно (по возможности и печатно!) закрепить в отчетливых н убедительных формулах то, чему нас научила история, чему нас умудрила наша патриотическая скорбь.

Грядущая Россия будет нуждаться в новом, предметном питании русского духовного характера , не просто в "образовании" (ныне обозначаемом в Советии пошлым и постылым словом "учеба"), ибо образование, само по себе, есть дело памяти, смекалки и практических умений в отрыве от духа, совести, веры и характера . Образование без воспитания не формирует человека, а разнуздывает и портит его, ибо оно дает в его распоряжение жизненно выгодные возможности, технические умения, которыми он,- бездуховный, бессовестный, безверный и бесхарактерный,- и начинает злоупотреблять. Надо раз навсегда установить и признать, что безграмотный, но добросовестный простолюдин есть лучший человек н лучший гражданин, чем бессовестный грамотей; и что формальная "образованность" вне веры, чести и совести создает не национальную культуру, а разврат пошлой цивилизации.

Новой России предстоит выработать себе новую систему национального воспитания и от верного разрешения этой задачи будет зависеть ее будущий исторический путь.

Мы видели, как русская интеллигентская идеология 19-го века подожгла Россию, вызвала великий пожар и сама сгорела в его огне. Мы знаем также, что русский народ жив и будет восстанавливать свое государство на пепелище революции. Мы же, русская интеллигенция, кость от кости русского народа, дух от духа, любовь от его любви и гнев от его гнева; - мы, никогда не верившие ни в какую "послепетровскую" пропасть, якобы отделившую нас от нашего народа, н ныне неверящие ни в какой "разрыв" между внутренней и зарубежной Россией,- мы обязаны осознать причины нашего государственного крушения, найти его истоки в строении и укладе русской души, обрести и в самих себе эти больные уклоны и преодолеть их (все эти национальные заблуждения н соблазны, все это больное наследие уделов, татарщины, сословности, крепостничества, бунтов, заговорщичества, утопизма и интернационализма) - преодолеть и вступить на новый путь.

Россия выйдет из того кризиса, в котором она находится, и возродится к новому творчеству и новому расцвету - через сочетание и примирение трех основ, трех законов духа: . Вся современная культура сорвалась на том, что не сумела сочетать эти основы и блюсти эти законы. Она захотела быть культурою свободы и была права в этом; но она не сумела стать культурою сердца и культурою предметности ,- н это запутало ее в противоречии и привело ее к великому кризису. Ибо бессердечная свобода стала свободой эгоизма и своекорыстия, свободой социальной эксплуатации, а это повело к классовой борьбе, к гражданским войнам и революциям. А беспредметная и противопредметная свобода - стала свободой беспринципности, разнуздания, безверия, "модернизма" (во всех его видах) и безбожия. Все это связано взаимно; все это есть единый процесс, приведший к великому кризису наших дней. Реакцией на это явился - зажим бессердечной и беспредметной свободы в государственно-партийные, диктаториальные тиски,- то коммунистические, то буржуазно-националистические. Этот бюрократически организующий зажим должен был бы, казалось, устранить известные антисоциальные проявления свободы, злоупотребления ею и водворить большую социальность при несвободе . На самом же деле несвобода (отрицательная функция) ему удается вполне, а большая социальность (положительная, творческая функция) - не удается.ему: на место прежней свободной несоциальности водворяется новая несвободная антисоциальность , н народ попадает в наихудшие и наитягчайшие условия жизни, известные в истории . Социализм и коммунизм отнимают у людей свободу и не дают им ни социальной справедливости, ни духовного творчества.

Это объясняется тем, что осуществить социальную справедливость могут только люди с сердцем и с предметною волею , ибо справедливость есть дело живой любви и живого совестного созерцания , т.е.- предметно настроенной и устроенной души . Ошибочно принимать справедливость за равенство, ибо справедливость есть предметное неравенство людей Наивно воображать, будто достаточно последовательной доктрины и последовательного рассудка для того, чтобы справедливесть была найдена и водворена и чтобы люди начали новую социальную жизнь. Ибо рассудок без любви и без совести, неукорененный в живом созерцании Бога, есть разновидность человеческой глупости и черствости , а глупая черствость никогда еще не делала людей счастливыми.

Из трех великих основ всякой человеческой жизни и культуры - свободы, любви и предметности - ни одна не может быть упразднена или упущена: необходимы все три и все три обусловливают одна другую взаимно. Если бессердечная свобода ведет к несправедливости и эксплуатации, то беспредметная свобода ведет к духовному разложению и социальной анархии Но бессердечная и беспредметная несвобода ведет к еще более тяжкой рабской несправедливости и глубокой деморализации. Свобода необходима человеческому инстинкту и духу, как воздух телу. Но она должна быть наполнена жизнью сердца н предметной воли. Чем больше сердца и предметной волк у человека, тем менее опасны ему соблазны свободы и тем больший смысл она приобретает для него. Спасение не в отмене свободы, а в ее сердечном наполнении и предметном осуществлении.

Именно этим определяется путь грядущей России. Ей нужно новое воспитание : в свободе и к свободе; в любви и к любви; в предметности и к предметности. Новые поколения русских людей должны воспитываться к сердечной и предметной свободе . Эта директива - на сегодня, на завтра и на века . Это единственно верный и главный путь, ведущий к расцвету русского духа и к осуществлению христианской культуры в России.

Для того, чтобы выяснить это до конца, необходимо сосредоточиться на идее предметности .

События последнего века показали нам, что свобода совсем не есть последняя и самодовлеющая форма жизни: она не предопределяет ни содержания жизни, ни ее уровня, ни направления. Свобода дается, человеку для предметного наполнения ее, для предметной жизни , т.е. для свободной жизни в Предмете. Что же есть Предмет и что такое предметная жизнь?

Каждое существо на земле и каждое тело человеческое имеет некоторую цель , которой оно и служит. При этом можно иметь в виду чисто субъективную цель, зовущую человека к удовлетворению его личных потребностей и ведущую его к личному успеху в жизни. Но можно иметь в виду и объективную цель, последнюю и главную цель жизни , по отношению к которой все субъективные цели окажутся лишь подчиненным средством. Это есть великая и главная цель человека, осмысливающая всякую жизнь и всякое дело, цель, на самом деле прекрасная и священная ;- не та, ради которой каждый отдельный человек гнется и кряхтит, старается и богатеет, унижается и трепещет от страха, но та, ради которой действительно стоит жить на свете , ибо за нее стоит бороться и умереть . Для животного такою целью является продолжение рода, и в служении этой цели мать-самка отдает свою жизнь за детеныша. Но у человека есть более высокая, духовно-верная цель жизни, на самом деле и для всех драгоценная и прекрасная, или если собрать все эти определения в простой и скромный термин,- Предметная .

Человеку стоит жить на свете не всем, а только тем, что осмысливает и освящает его жизнь и самую его смерть. Всюду, где он живет нестоящим,- пустыми удовольствиями, самодовлеющим накоплением имущества, кормлением своего честолюбия, служением личным страстям, словом, всем, что непредметно или противо-предметно,- он ведет жизнь пустую и пошлую , и всегда предаст свою цель, как только встанет выбор между этой пустой целью и самой жизнью. Ибо он сейчас же рассудит так: - спасу жизнь,- останется надежда на удовольствия и приятности; погибну за удовольствия и за богатство,- утрачу и их, и жизнь. Но если у человека есть предметная, священная цель жизни, то он мыслит обратно: если предам мою предметную цель, то потеряю и самый смысл жизни, а на что мне жизнь без смысла и святыни?..- такая жизнь мне не нужна, а предметная цель священна и необходима и тогда, если моя личная жизнь на земле прервется...

О ВОСПИТАНИИ В ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ II

Жить предметно - значит связать себя (свое сердце, свою волю, свой разум, свое воображение, свое творчество, свою борьбу) с такой ценностью, которая придаст моей жизни высший, последний смысл . Мы все призваны к тому, чтобы найти эту ценность, связать себя с нею и верно осмыслить ею наш труд и направление нашей жизни. Мы должны увидеть оком сердца предметное значение и назначение нашей жизни. Ибо в действительности мы все служим некоему высшему Делу на земле - Божьему Делу - "прекрасной жизни" по слову Аристотеля, "Царству Божьему" по откровению Евангелия. Это есть единая и великая цель нашей жизни, единый и великий Предмет истории . И вот, в его живую предметную ткань мы и должны включить нашу личную жизнь.

Мы найдем свае место в этой ткани, увидев с силою очевидности, что жизнь русского народа, бытие России ,- достойное, творческое и величавое бытие,- входит в это Божье Дело , составляет его живую и благодатную часть, в которой есть место для всех нас. Кто бы я ни был, каково бы ни было мое общественное положение,- от крестьянина до ученого, от министра до трубочиста,- я служу России , русскому духу, русскому качеству, русскому величию; не "маммону" и не "начальству"; "не личной похоти" и не "партии"; не "карьере" и не просто "работодателю"; но именно России, ее спасению, ее строительству, ее совершенству, ее оправданию перед Лицом Божьим . Жить и действовать так, значит жить и действовать согласно главному, предметному призванию русского человека: это значит жить предметно , т.е.- службу превратить в служение , работу в творчество , интерес во вдохновение , "дела" освятить духом Дела , заботы возвысить до замысла, жизнь освятить Идеей . Или, что то же самое,- ввести себя в предметную ткань Дела Божия на земле .

Предметность противостоит сразу - и безразличию и безоглядному своекорыстию , - этим двум чертам рабского характера.

Воспитать к предметности значит, во-первых, вывести человеческую душу из состояния холодной индифферентности и слепоты к общему и высшему ; открыть человеку глаза на его включенность в ткань мира, на ту ответственность , которая с этим связана, и на те обязательства , которые из этого вытекают; вызывать в нем чутье и вкус к делам совести, веры, чести, права, справедливости, церкви и родины . Поэтому стать предметным человеком значит проснуться и выйти из гипноза бездействия и страха, растопить свою внутреннюю льдину и расплавить свою душевную черствость. Ибо предметность противостоит прежде всего безразличию.

Воспитать к предметности значит, во-вторых, отучить человека от узкого и плоского своекорыстия , от того "шкурничества" и той беспринципной изворотливости , при которых невозможно никакое культурное творчество и никакое общественное строительство. Стать предметным человеком значит преодолеть в себе примитивный и безоглядный инстинкт личного самосохранения, тот наивный и циничный эгоизм , которому недоступно высшее измерение вещей и дел. Человек, не обуздавший своего животного себялюбия, своего практического эгоцентризма, не открывший себе глаза на свое призвание - служить , не научившийся преклоняться перед высшим Смыслом и Делом, перед Богом , будет всегда существом социально опасным. Так, Предметность освобождает душу не только от душевного безразличия, но и от скудости и пошлости личного эгоцентризма.

В этих двух требованиях содержится азбука предметного воспитания. И надо признать, что вне ее - всякое вообще воспитание мнимо и призрачно, и всякое вообще образование мертво и формально. Самое важное, что должна дать человеку семья и школа - это предметно открытый взор, предметно живое сердце и предметно готовую волю. Человек должен видеть и разуметь ткань Божьего Дела на земле,- чтобы знать, как можно войти в нее и как следует включать себя в ее жизнь; - чтобы сердце его отзывалось на явления и события в этой ткани, как на важные, драгоценные, вызывающие радость и горе; чтобы воля была способна и готова жертвовать этой ткани своим личным интересом и служить ей не за страх и не за долг, а за любовь и за совесть.

Ныне, как, может быть, еще никогда, Россия нуждается в таком воспитании. Ибо ранее в России была жива религиозная и патриотическая традиция такого духа и такого воспитания. А ныне старые традиции порваны, а новые еще не завязались и не сложились. Завязать и укрепить их и должна система предметного воспитания.

Духовная предметность души является, как сказано, выходом из безразличия и своекорыстия. Но этим преодолением, которое имеет лишь отрицательное, а не положительное значение, предметность не определяется и не исчерпывается. По существу же идея предметной жизни и предметного человека может быть описана так.

Преодолев свое безразличие, человек должен найти себе настоящее и достойное содержание жизни. Он должен цельно полюбить нечто такое, что на самом деле заслуживает цельной любви и преданного служения. Это значит, что настоящая предметность имеет два измерения: субъективно-личное и объективно-ценностное. Первое измерение, субъективно-личное, определяет, действительно ли я предан моей жизненной цели, искренен ли я в этой преданности, целен ли я в этой искренности и, наконец, действую ли я согласно этой преданности, искренности и цельности. Второе измерение, объективно-ценностное, определяет, не ошибся ли я в выборе моей жизненной цели, действительно ли мой "предмет" Предметен, действительно ли моя цель священна и правда ли ею стоит жить и за нее стоит бороться и, может быть, умереть. Ибо в жизни возможны разные пути и перепутья.

Так, возможно, что человек субъективно - "предметен", а объективно нет. Это значит, что он страстно, искренно и деятельно предан ошибке, напр., какому-нибудь вредному, обольстительному учению, ложной политической цели, нелепой и лукавой вере... Тогда возникает страстное и искреннее кипение в пустоте или соблазне.- Но возможно и обратное,- когда человек высказывается в пользу верной цели, которою действительно стоит жить и за которую стоит бороться до смерти, но сам он относится к ней холодно, не имея для нес ни любви, ни жертвенности, ни борьбы. Тогда возникает верная формула Предмета, не больше, а может быть, еще и аффектированная декламация о Предмете, верная по содержанию, но фальшивая по чувству и скользко-предательская в жизни. В-третьих, возможно и такое положение дела, при котором субъективно-холодный человек холодно разговаривает о Предметно неверных или соблазнительных целях жизни. Однако, верна и духовно-значительна четвертая возможность, когда человек искренно, цельно и деятельно предан Предметной цели, т.е. делу Божьему на земле, напр., церкви, науке, искусству, духовному воспитанию своего народа, организации справедливой жизни, спасению своей родины, выработке свободного и справедливого права. И эта возможность есть единственно верная.

Тогда душою человека владеет двойная или подлинная Предметность. Она захватывает его душу, осмысливает его жизнь, делает его цельным и огненным и придает его жизни религиозный смысл, даже и тогда, когда он сам себя не считает ни верующим, ни церковным,- ибо сокровенная религиозность глубже явной и незримая церковь обширнее зримой. Такой человек переживает свой Предмет - сразу - как далекую цель, как объективное - будущее - желанное событие, и в то же время - как близкую реальность, как вдохновляющую его силу, как подлинную ткань бытия, которая захватывает и его личные силы. Настоящий человек ищет в своей жизни прежде всего - Предметности, т.е. Дела Божьего на земле; он углубляет до него каждую жизненную задачу, каждое жизненное отношение; он освещает из него все дела, исходит из него, как из задания, и восходит к нему, как к цели.

Все это придает ему особый дух - дух искания. ответственности и служения, без которого человек остается обывателем или карьеристом, слугою своих страстей или медиумом чужих влияний, а может быть, и хуже - лисой, хамелеоном и предателем. По духу искания, ответственности и служения предметные люди легко и быстро узнают друг друга, и тот, кто раз приобщился ему, быстро научивается без ошибки узнавать его: он узнает его и у Конфуция, и у Сократа, и у Марка Аврелия, и у Вильгельма Оранского, и у Карлейля; а у нас в России - он узнает его и в православном старце, и в Петре Великом, и в Суворове, и у праведников Лескова, и будет прав, ибо этот дух действительно создавал и строил Россию. И вот каждое такое открытие, каждое такое знакомство будет ему духовной радостью и будет вызывать в нем желание - включить узнанное в свою жизнь; а если это живой человек, то связаться с ним крепко и надолго полнотою доверия и братским сотрудничеством. Предметные люди - братья перед Лицом Божиим; они суть как бы живые нити Божьей ткани на земле; или - живые струи Его потока; граждане Его медленно возрастающего Царства. И именно этим объясняется присущее им стремление - пробудить в других чувство Предметности, сознание Предмета, искание Предметности, чувство предметной ответственности.

Вот почему Предметность можно было бы описать, как включение себя в Дело Божие на земле; или как вплетение себя в Его ткань; или как вхождение в Его поток; как отождествление своего дела с Его Делом, своего успеха с Его успехом, своей силы с Его силою. И этому соответствует измерение его мерилами и его успехами - своей жизни, своей ответственности, своих решений, своей правоты, своей удачи и победы. Ткань этого Дела реально присутствует во всем: в природе и в человеке; в самом человеке (в теле, в душе и в духе) и в его культуре; в индивидуальной жизни, и в народной жизни; в семье и в воспитании; в церкви и в вере; в труде и в хозяйстве; в праве и в государстве; в науке и в искусстве; в деяниях воина и в деяниях монаха. Надо научиться воспринимать ее, видеть ее, радоваться ей, пребывать в ней и служить ей. И воспитание человека тем лучше и глубже, чем больше оно сообщает ему это умение.

Можно было бы сказать, что Предметность есть единый и общий источник всех благих побуждений человека, ибо все они определяются словами "хочу Божьего Дела" и "служу Божьему Делу". Все благие дела и побуждения человека суть видоизменения Предметности; и любовно-творческое отношение к природе, и самовоспитание, и строительство семьи, и дружба двух людей, и хозяйственное вдохновение, и чувство ответственности и вины, и социальное чувство, и правосознание, и верный патриотизм, и совестный акт, и научная совесть, и художественное созерцание, и молитва, и церковное сознание - все это разновидности "божеского" подхода к Божьему Делу на земле. Это есть то, в чем нуждается всегда все человечество, но чего ищут и чем владеют только лучшие люди. Все великие религии хотели и доныне хотят этого;- все монашеские ордена; все организации братства чести и служения (начиная от университета и кончая армией), все они ищут именно Предметности в своей сфере. И духовный уровень каждого такого человеческого союза определяется именно тем, поставлены ли в нем на должную высоту - воля к Предметности и организация Предметности. Ибо есть своя особая Предметность в церкви, и своя особая Предметность в науке и преподавании, и своя Предметность в суде и управлении, своя Предметность в искусстве, своя Предметность в армии. И все то, что называется в жизни - лицеприятием, непотизмом, святокупством, взяткою, криводушием, гражданскою трусостью, политической продажностью, завистью, лестью, предательством, бесчестием, карьеризмом, лукавством, интригою, или же, выражаясь русскими летописными словами,- "кривдою" и "воровством" - все это разлагает правы и создает растленную культуру и больную государственность, сводится к отсутствию Предметности в душе и в жизни. Но надо сказать и обратное: нет более крепкого и плодотворного единения на земле, как единение людей в духовной Предметности - в совместной молитве, в духовной близости брака и дружбы, в настоящем академическом сотрудничестве, в воинском братстве единой армии, в предметно-политическом единочувствии, в патриотическом подъеме.

О ВОСПИТАНИИ В ГРЯДУЩЕЙ РОССИИ III

Тот, кто испытал влияние Предметности на человеческую душу, тот сразу поймет, если я скажу: Предмет есть некая живая и священная стихия, субстанция или "эссенция" духовной жизни, которая несет человеку множество драгоценных даров. И прежде всего она дает ему чувство предстояния: "есть нечто высшее и большее, нежели я сам, такое, что я вижу и к чему я стремлюсь, что мне светит и зовет меня и с чем я связан благоговением и любовью". И далее - чувство ответственности: ибо это предстояние связывает меня, возлагает на меня обязанности и полномочия, за осуществление коих я отвечаю. Отсюда новый дар: чувство реальной силы, которая призвана к- действию, так, что решения ее не безразличны и усилия ее не бессильны, но необходимы и драгоценны в плане Божьего Дела. С этим связан новый драгоценный дар - чувство служения, т.е. уполномоченного и призванного самостоятельного делания перед Лицом Божиим, чувство несения бремени, разрешения заданий,- словом, творческого участия в деле мироустроения. В естественной связи с этим стоят новые дары Предметности: с одной стороны,- неподдельное смирение, ибо предстоящий духовной субстанции мира чувствует свою малость и беспомощность, и ответственный знает, за что и перед Кем он отвечает, и несущий служение учится скромности и смирению; - ас другой стороны - Предметное служение дает человеку уверенность в своей правоте, которая свободна и от самомнения, и от гордости,- и некую духовную строгость и властность, которые проистекают непосредственно из чувства Предметной наполненности, призванности и силы. Человек, живущий ответственным Предметным созерцанием, есть вдохновенный человек, а настоящее вдохновение есть именно проявление Предметности н ее дар; человек во вдохновении дышит законом самого Предмета, выговаривает Его содержание, осуществляет Его ритм; и так обстоит везде - в искусстве, в науке, и в политике. Именно поэтому Предметному человеку присущ дар верного целеполагания. ибо цели, которые он видит и ставит, имеют всегда далекую силу и высокий смысл; они бывают верны и в земном, эмпирическом плане, но никогда не ограничиваются им и не исчерпываются, потому что их главная сила и их главный смысл - в "небесно-земном" плане, т.е. в том, что они включены в ткань Божьего Дела. Предметный человек - знает он о том или не знает, а иногда он об этом и не знает,- есть орудие или орган Дела Божьего на земле, а потому и судьба его не безразлична в высшем плане бытия, и сам он спокойно поручает себя Руке Божией,- вот так, как Пушкин выговорил это в своем "Арионе" и как Тютчев выговорил это о самом Пушкине ("Ты был богов орган живой"...) Такой человек не считает свой земной конец "гибелью" и не верит в неуспех или поражение своего земного дела: ибо он знает, что "его" дело не есть только "его" дело, а есть Дело Предметное, и потому - Божие, что неудача его есть лишь видимая неудача и что конечная победа его обеспечена высшею Силою. Образно это можно было бы выразить так: он всю жизнь как бы держится правой рукой за небо Во всяком случае, он твердо знает, где находится его главная опора и Кто в конечном счете решает его судьбу.

Все это можно было бы выразить так, что Предметность дает человеку верное чувство собственного духовного достоинства.

Напрасно современные безбожники полагают, будто Бог есть фантастическое существо, пребывающее где-то "за облаками", о коем мы воображаем всякие страхи и перед которым мы все время унижаемся. На самом деле вера в Бога не унижает и не обессиливает человека, а, напротив возносит его, преображает и укрепляет. Это объясняется тем, что Божие присутствие и веяние мы воспринимаем в нас самих, и притом не страхом, а любовью, не протестом, а радостью, и не унижением, а преображением и вознесением. Это любовь и радость, это восприятие и созерцание Божьего веяния сердцем и волею, это осуществление Его воли, как своей, и признание всего этого мыслью - нисколько не унижает человека, а преображает и возносит его. Безбожники представляют себе отношение человека к Богу, как отношение маленькой и слабой вещи к огромной и сильной, т.е. как внешнее отношение,- какое-то "внестояние" и "противостояние", страшное, угрожающее...- вот-вот обрушится гора и раздавит... На самом же деле все это обстоит совсем иначе. Это есть внутреннее отношение,- отношение восприятия и любви, присутствия и радости, откуда и возникает своеобразное и таинственное единение человека с Богом.

Человек воспринимает дыхание Божие в глубине своего личного духа,- не слухом, и не словом, а сердцем тем таинственным и глубоким чувствилищем, которое мы называем "верою" и "молитвою", а также - вдохновением, совестью, очевидностью или иным актом созерцающей любви. Испытав что-либо из этого,- одним актом или многими, долго или кратко,- человек обновляется. Сущность этого обновления состоит в том, что человек, по слову Евангелия, научается быть и жить на земле в качестве земного "сына" Божия. Для этого надо, чтобы человек любил Бога и вместе с Богом любил то совершенное, что Бог любит; и желал Бога и вместе с Богом желал того божественного, чего Бог желает; - и созерцал Бога и Его Творение лучом своего сердечного созерцания и стремился узреть то, что Бог зрит в людях и в мире. Пережив это, человек осуществляет и утверждает свою способность - "быть с Богом заодно" , любить Его и любить с Ним вместе, желать Его и желать с Ним вместе, созерцать Его и созерцать

с Ним вместе. И если человек раз осуществил эту способность, оценил ее смысл и значение, на деле доказал ее и утвердил за собою, то это значит, что он вошел в ткань духовной Предметности мира, приобщился ей и включился в нее. Это значит, что он стал к Богу в отношение "сына" к "Отцу", стал человеком-сыном. Он перестал быть человеком-волком, или просто - "человеком-сыном-земного отца". Он стал человеком, воспринявшим своего Небесного Отца: - искрою Его огня; каплею из Его предвечного водомета, ценным камнем из Его сокровищницы; дыханием Его уст; - Его органом, Его носителем. Его жилищем или храмом,- Его сыном, имеющим призвание и право говорить Ему "Отче наш!".

Вот откуда родится то основное, без чего нет духовной личности - чувство собственного духовного достоинства; - это не самомнение, не самоуверенность, не тщеславие, не честолюбие и не гордость, а именно чувство собственного духовного достоинства, в котором уважение к своему духу есть в то же самое время смирение перед лицом Божиим;-и это даже не "чувство", ибо чувство неустойчиво и скоропреходяще, это предметная уверенность, доведенная до очевидности, до убеждения, до основы, личной жизни. Это не есть повышенная или преувеличенная самооценка, всегда голодающая по чужому признанию; здесь дело не в оценке своего земного состава, но в способности утвердиться в своем сверхземном составе, т е. установить в себе алтарь Божий и поддерживать на нем огонь Божий (по древнему гимну: "Тебе в сердцах алтарь поставим"...), и обратиться к Богу со словом "Отец" и с делами "сына".

Всякому человеку доступно, и достойно, и необходимо поставить в своем сердце этот молитвенный алтарь, внимать зовам совести и чести и сделать свою волю орудием Воли Божией,- и тем утвердить в себе духовное достоинство, как основу личной жизни, как верное мерило людей и их поступков, как чувство личного, общественного и политического ранга. От этого у человека делается непроизносимое устно и словесно, но вечно-живое "рассуждение" или волевое решение, вроде следующего: "как совершу я это злое дело, я, предстоящий моему Богу и освещаемый Его огнем?"; или: "как войду я сегодня в единение с Богом, покривив душой?"; или: "как соблазнюсь я взяткою, если я призван ткать ризу Божию?"; - "как оправдаю я эту жизнь притворства и лжи перед живущим во мне сыном Божиим?";-"как уроню в себе носителя Духа?";-"если совершу эту низость,- то куда я денусь от живущего во мне дыхания уст Его?";- "что останется от меня, если угашу в себе Его огонь?"...- И все это есть не что иное, как голос собственного духовного достоинства, дающий человеку живую совестливость., повышенное чувство ответственности, непрерывное предстояние, верное и спокойное хождение по Его путям, прилежное ткание ризы.Его. А если выразить все это в общей, осторожной и скупой философской формуле, то это есть Предметность сердца, воли и дела.

Вот к чему надо воспитывать новые поколения русских людей. Вот в чем нуждается свободный, достойный, гражданственный русский человек. Вот в чем спасение и расцвет грядущей России. И о том, как нам создать на этих основах новое русское воспитание и образование,- должны быть все наши помыслы.

Что дало России Православное Христианство

Национальная духовная культура творится из поколения в поколение не сознательной мыслью и не произволом, а целостным, длительным и вдохновенным напряжением всего человеческого существа; и прежде всего, инстинктом и бессознательными, ночными силами души. Эти таинствен ные силы души способны к духовному творчеству только тогда, если они озарены, облагорожены, оформлены и воспитаны религиозной верою. История не знает культурно-творческого и духовно-великого народа, пребывавшего в безбожии. Самые последние дикари имеют свою веру. Впадая в безверие, народы разлагались и гибли. Понятно, что от совершенства религии зависит и высота национальной культуры.

Россия была искони страною Православного Христианства. Ее творчески ведущее национально-языковое ядро всегда исповедовало Православную Веру.(См., напр., статистические данные Д. Менделеева. К по знанию России. Ст. 36-41, 48-49. К началу XX века Россия насчитывала около 66% православного населения, около 17% не православных христиан и около 17% нехристианских религий (около 5 миллионов евреев и около 14 мил. тюрко-татарских на родов).) Вот почему дух Православия всегда определял и ныне определяет столь многое и глубокое в строении русско-национального творческого акта. Этими дарами Православия в течение столетий жили, просвещались и спасались все русские люди. все граждане Российской Империи, - и те, которые о них забывали, и те, которые их не замечали, от них отрекались или даже их поносили; и граждане, принадлежавшие к инославным исповеданиям или инородным племенам; и другие европейские народы за пределами России.

Для исчерпывающего описания этих даров понадобилось бы целое историческое исследование. Я могу указать на них лишь кратким исчислением. 1) Все основное содержание христианского откровения Россия получила от православного востока и в форме Пра вославия, на греческом и славянском языке. "Великий духовный и политический переворот нашей планечы есть христианство. В этой священной стихии исчез и обновился мир" (Пушкин). Эту священную стихию крещения и облечения во Христа Сына Божия русский народ переживал в Православии. Оно было для нас тем, чем оно было для западных народов до разделения церквей; оно давало им то, что они впоследствии утратили, а мы сохранили; за этим утраченным духом они начинают ныне обращаться к нам, потрясенные мученичеством Православной Церкви в России. 2) Православие положило в основу человеческого существа жизнь сердца (чувства, любви) и исходящего из сердцa созерцания (видения, воображения). В этом его глубочайшее отличие от католицизма, ведущего веру от воли к рассудку, - от протестантизма, ведущего веру от разума к воле. Это отличие, тысячу лет определявшее русскую душу, остается навеки; никакая "уния", никакое "католичество восточного обряда", никакое протестантское миссионерство - не переделает православную душу. Весь русский дух и уклад оправославлены. Вот почему - когда русскии народ творит, то он ищет увидеть и изобразить любимое. Это основная форма русского национального бытия и творчества. Она взращена Православием и закреплена славянством и природой России.

3) В нравственной области это дало русскому народу живое и глубокое чувство совести, мечту о праведности и святости, верное осязание греха, дар обновляющего покаяния, идею аскетического очищения, острое чувство "правды" и "кривды", добра и зла.

4) Отсюда же столь характерный для русского народа дух милосердия и всенародного, бессословного и сверхнационального братства, сочувствие к бедному, слабому, больному, угнетенному и даже преступнику (См.. напр., у Достоевского, Дневник Писателя за 1873 г., статья III "Среда" и ст. V "Влас"). Отсюда наши нищелюбивые монастыри и Государи (Срв.. напр., у И. Е. Забелина. История города Москвы.): отсюда наши богадельни, больницы и клиники, создававшиеся на частные пожертвования.

5) Православие воспитывало в русском народе тот дух жертвенности, служения, терпения и верности, без которого Россия никогда не отстоялась бы от всех своих врагов и нe построила бы своего земного жилища. Русские люди в течение всей своей истории учились строить Россию "целованием Креста" и почерпать нравственную силу в молитвс. Дар молитвы есть лучший дар Православия.

6) Православие утвердило религиозную веру на свободе и на искренности, связав их воедино; этот дух оно сообщило и русской душе и русской культуре. Православное миссионерство стремилось приводить людей "на крещение" - "любовью", а никак не страхом (Из наставления Митрополита Макария первому казанскому архиепископу Гурию в 1555 г. Исключения только подтверждают основное правило). Именно отсюда в истории России тот дух религиозной и национальной терпимости, когорый инославные и иноверные граждане России оценили по достоинству лишь после революционных гонении на веру.

7) Православие несло русскому народу все дары христианского правосознания - волю к миру, братству, справедливости, лояльности и солидарности; чувство достоинства и ранга; способность к самообладанию и взаимному уважению, словом, - все то, что может приблизить государство к заветам Христа (См. ниже главу шестнадцатую).

8) Православие вскормило в России чувство ответственности гражданина, чиновника и Царя пред Богом, и прежде всего упрочило идею призванного, помазанного и Богу служащего монарха. Благодаря этому тиранические государи были в истории России сущим исключением. Все гуманные реформы в русской истории были навеяны или подсказаны Православием.

9) Русское Православие верно и мудро разрешило труднейшее задание, с которым почти никогда не справлялась западная Европа, - найти правильное соотношение между церковью и светскою властью (См. ниже главу двенадцатую. Имеется в виду допетровская Россия), взаимное поддержание, при взаимной лояльности и взаимном непосягании.

10) Православная монастырская культура дала России не только сонм праведников. Она дала ей ее летописи, т. е. положила начало русской историографии и русскому национальному самосознанию. Пушкин выражает это так: "Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением" (Пушкин. "Исторические Замечания" 1822 г.). Нельзя забывать, что Православная вера долго считалась в России истинным критерием "русскости".

11) Православное учение о бессмертии личной души (Утраченное в современном протестантизме, толкующем "вечную жизнь" не в смысле бессмертия личной души, которая признается смертной), о повиновении высшим властям за совесть, о христианском терпении и об отдаче жизни "за други своя" дало русской армии все источники ее рыцарственного, лично-бесстрашного, беззаветно послушного и всепреодолевающего духа, развернутого в ее исторических войнах и особенно в учении и в практике А. В. Суворова, и не раз признававшегося неприятельскими полководцами (Фридрихом Великим, Наполеоном и др.).

12) Все русское искусство изошло из православной веры, искони впитывая в себя ее дух дух сердечного созepцания, молитвенного парения, свободной искренности и духовной ответственности (См. у Гоголя "В чем же наконец существо Русской Поэзии". А также "О лиризме наших поэтов". Срв. мою книгу "Основы Художества. О совершенном в искусстве"). Русская живопись пошла от иконы; русская музыка была овеяна церковным песнопением; русская архитектура пошла от храмового и монастырского зодчества; русский театр зародился от драматических "действ" на религиозные темы; русская литература пошла от церкви и монашества.

Все ли здесь исчислено? Все ли упомянуто? Нет. Здесь еще не сказано о православном старчестве, о православном паломничестве, о значении церковно-славянского языка, о православной школе, о православной философии. Но всего здесь и нельзя исчерпать.

Все это и дало Пушкину основание установить как незыблемую истину: "Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер" (Пушкин "Исторические Замечания" 1822 г.). Таково значение Православного Христианства в русской истории. Вот чем объясняются те лютые, исторически неслыханные гонения на Православие, которые оно претерпевает ныне от коммунистов. Большевики поняли, что корни русского христианства, русского национальною духа, русской чести и совести, русского государственного единства, русской семьи и русского правосознания - заложены именно в православной вере, поэтому они пьпаются искоренить ее. В борьбе с этими попытками русский народ и православная церковь выдвинули целые сонмы исповедников, мучеников и священномучеников; и в то же время возродили религиозную жизнь эпохи катакомб, - всюду, в лесах, в оврагах, в селах и городах. За двадцать лет русский народ научился сосредоточиваться в молчании, очищать и закалять свою душу перед лицом смерти, молиться шепотом, организовывать церковную жизнь в гонениях и закреплять ее в тайне и тишине. Закладывается фундамент новой России: она будет строиться на священной крови и на молитвенных слезах. И ныне, после двадцати лет гонений, коммунисты должны были признать (зимой 1937 г.), что одна треть городских жителей и две трети сельского населения продолжают открыто веровать в Бога. А сколькие из остальных веруют и молятся втайне?...

Гонения пробуждают в русском народе новую веру, полную новой силы и нового духа. Страдаюшие сердца восстанавливают свое исконно-древнее религиозное созepцaние. И Россия не только не уйдет от Православия, как надеются ее враги на западе, но укрепится в священных основах своего исторического бытия.

Последствия революции преодолеют ее причины.

Кризис безбожия

Историческое время, выпавшее нам на долю, исполнено великого и глубокого значения: это эпоха чрезвычайной насыщенности, напряженности, эпоха крушения, подводящего итоги большому историческому периоду; это время испытания: совершается как бы некий исторический и духовный смотр, жизненная ревизия человеческих духовных сил, укладов и путей.

Так, как если бы некий великий судия сказал современному человечеству: "Вот, я попущу силам зла и соблазна, силам испытующим и совращающим; и они развернут учение свое и строительство свое, а ты - им в ответ - откроешь душу свою и покажешь лицо свое; и будет великий суд над ними - по делам и плодам их; и над тобою - по исповеданию и противлению твоему".

И вот, согласно этому, неслышно изрекшему, но столь остро внятному нам в событиях гласу,- наше время развернуло перед нами сразу: величайший подъем воинствующего безбожия и строжайший суд над выношенной человечеством за последние века и тысячелетия религиозностью.

А если охватить весь процесс сразу единым выражением, то перед нами развернется единственный в своем роде кризис безбожия.

Слово кризис есть первоначально слово греческое. Оно происходит от "крино", что значит "сужу". Кризис обозначает такое состояние человека, его души или тела, или дел и событий, в котором выступают скрытые силы и склонности; они развиваются, развертываются, осуществляют себя, достигают своего максимального напряжения и проявления, своей высоты и полноты и тем самым обнаруживают свою настоящую природу: они как бы произносят сами над собою суд и переживают поворотный пункт; это их перелом, перевал; час, в который решается их жизненная судьба; это время их буйного расцвета, за которым начнется - или их преодоление и крушение, или же умирание того человека или того человеческого дела, которое было настигнуто кризисом.

Вот что я хочу сказать, говоря о кризисе безбожия. Как бы ни были тягостны для каждого из нас события, вызванные этим кризисом, мы не должны ни растериваться под их ударами, ни предаваться духовной слепоте. Рады мы или не рады, но родились в такую эпоху и что кинуты всевластною рукою в этот омут испытаний и опасностей,- мы призваны быть участницами, не просто пассивными жертвами, объектами, но активными участниками, волевыми субъектами этого процесса. А для этого мы должны понять, в чем состоит глубокий смысл нашего исторического положения; чего требует и ждет от нас Судия, вызвавший нас на суд; какие силы имеются у нас и как нам с ними быть и обходиться; и как нам приложить их к тому историческому делу, участниками коего мы оказались. Мы должны понять смысл мировых событий. Уразуметь, что смысл их выражается этими двумя словами, кризис безбожия. И решить, какое место мы призваны занять в этом развертывающемся перед нами процессе; где во всемирном масштабе выступили скрытые доселе силы безбожия; где они развернулись и достигли небывалой еще высоты, полноты, откровенности и напора, где они впервые обнажили свою настоящую природу, и вот на наших глазах как бы произносят сами над собою суд, решая свою судьбу, а вместе с тем и судьбу всего человечества.

Видим ли мы это? Разумеем ли эти события? И если видим и ра- зумеем, то где мы сами сердцем и волею?

И прежде всего - в самом протекании этого кризиса нет ли таких явлений и признаков, по которым мы могли бы предвидеть его исход?

В чем состоит этот кризис?

Если мы вдумчиво вслушиваемся в то, что говорят современные отрицатели Бога, то увидим, что их позицию можно свести к двум пунктам:

I. Нет никакого основания - признавать бытие Бога:

II. Вера в Бога не только неосновательна и ненужна, но еще и жизненно вредна.

Все остальное, что они говорят, сводится именно к этим двум пунктам, к их развитию и детализации.

Одни высказывают это в благовоспитанной форме салонного скептицизма; другие в неделикатной форме иронической насмешки, третьи в агрессивной форме револьверного выстрела или динамитного взрыва. Но все имеют в виду именно эти два тезиса: вера в Бога есть неосновательное суеверие, предрассудок или лицемерие; вера в Бога вредна человечеству (или пролетариату), задерживая его прогрессивное развитие (или его классовую борьбу за водворение социализма или коммунизма). Или еще проще, грубее и яснее: верить в Бога - глупо, верить в Бога - вредно. Эти утверждения можно затаить в себе, как свое личное,частное воззрение, - как делали в XIX веке многие русские интеллигенты из вольтерианцев; тогда эти тезисы подчас видоизменялись, например: верить в Бога глупо, а умному человеку и вредно; но широкой массе, которая глупа, это глупое занятие может быть даже полезно, чтобы она смирялась, не зверела и послушно работала.

Современная мировая революция не могла и не захотела принять эту последнюю оговорку: ее тезис прямолинейнее и последователь нее: верить в Бога - глупо и вредно для всякого человека; особенно же - для массы, ибо она как раз и не должна - ни смиряться, ни покорно работать. Масса призвана к восстанию - ей особенно глупо и особенно вредно верить в Бога; ей необходимо безбожие; нечего ждать, пока она сама потеряет веру, безбожие должно быть ей навязано в порядке государственной диктатуры - аргументом, воспитанием, подачками, истреблением духовенства, разрушением церквей, террором. Разногласия среди безбожников имеются, их нельзя замолчать. Но основная мысль одна: глупо и вредно. И вот кризис современной безбожия состоит в том, что люди обречены изжить до конца, до дна, дотла эти утверждения о глупости и вредности веры в Бога. Вжить их в жизнь - в культуру, в нравственность, в политику, в хозяйство, в строй семьи, в педагогику, в дипломатию, в науку; внести их содержание во все углы и закоулки человеческой цивилизации, заставляя ее обновиться и переродиться под воздействием этой новой "премудрости". И на деле, на последствиях этого перерождения убедиться и доказагь - в какой духовной темноте пребывало доселе человечество и особенно так называемое "буржуазное" человечество.

Ну что же? Мы слышали этот двойной тезис: "глупо" и "вредно".

Позиция вычерчена. Формула дана. Вызов брошен. От нас ждут ответа. Определенного, ясного, честного.

Нет, этого мало. Мы должны дать ответ не только ясный и честный, но еще объясняющий и убедительный. Мы должны объяснить, - как это случилось, что люди дошли до такой, скажем, "премудрости"; объяснить себе самим и грядущим поколениям, и им, этим просветителям вселенной, которые уверяют всех, что несут людям высшее миросозерцание и общественное освобождение.

И затем мы должны дать ответ убедительный - т. е. доказать, что веровать в Бога не глупо и не вредно, и доказать, что, наоборот, именно безбожие есть дело глупейшее и вреднейшее из всех, затевав- шихся человечеством.

Мы понимаем, что можно не иметь веры или утратить ее; и это не глупость, а несчастие; и этому несчастию можно и должно помочь. Но безбожие как правило жизни и программа жизни - как план прогресса, счастья, жизнеустроения - есть жалчайшая из глупостей и погибельнейшая из вредностей, посещавших человеческую голову.

Итак, за дело.

Объясним, как могло это случиться, что в XX веке после Рождест- ва Христова люди начали вопить на весь мир о глупости и вредности веры в Бога? Историческое освещение этого процесса потребовало бы большого исследования, которое не может уместиться в рамки одной лекции. Но сущность дела сводится к следующему.

За последние века человечество оскудело внутренним, духовным опытом и прилепилось к внешнему чувственному опыту; сначала верхние, ученые слои утвердились на том, что самое достоверное, драгоценное знание идет к нам от внешних, материальных вещей и приходит к нам через зрение, слух, осязание, обоняние и через их физическую или механическую проверку измерением (вес и объем), подсчетом, количеством и формальным, логическим рассуждением, а потом, так как добытые таким путем сведения о материальной природе совершили огромные технические и хозяйственные перевороты и вовлекли в них широкие слои интеллигенции и полуинтеллигенции,- то эта обращенность к чувственному, внешнему, материальному опыту и эта отвращенность от нечувственного, внутреннего, духовного опыста определили собою душевный и умственный уклад современного человечества.

Верхние слои мировой интеллигенции стали постепенно понимать, что это ошибка и ложный путь, но и то лишь отчасти, а средние слои - поставляющие учителей безбожия, и полуинтеллигенция - поставляющая учеников безбожия - укрепились в этом укладе с увлечением и даже ожесточением. Демократический строй дал прессу, влияние и власть именно этим слоям - и все оказалось предопределенным. Но это лишь поверхностная сторона процесса. Нам надо смотреть глубже.

Торжество чувственного, внешнематериального опыта над внут- ренним и духовным опытом привело к тому, что люди обратились к религии и к Богу с чувственными мерилами и материальным пониманием. И результат этого только и мог быть отрицательным. Всего точнее это можно было бы выразить так, что человек по- пытался воспринять Бога неверным актом и не обрел Его; и не обретя Его неверным актом, объявил, что Его нет и что верить в Него глупо и вредно. Я попытаюсь сейчас разъяснить мою мысль до конца.

Тот, кто хочет увидеть картину, должен смотреть глазами. Нелепо - завязать глаза черным платком, прийти в картинную галерею, не услышать ни одной картины и уйти, заявляя, что все это обман или иллюзия и суеверие, ибо никаких картин нет. Тот, кто хочет услышать сонату Бетховена, должен слушать ушами. Нелепо - залить себе уши воском, прийти в концерт, не увидеть глазами звуков сонаты и уйти, заявляя, что это все иллюзии или обман, ибо никакой сонаты не было и нет. Тот, кто захочет исследовать природу логического понятия д вооружится для этого колбой, пинцетом, ланцетом и микроскопом, сделает нелепость и, потерпев явную неудачу, не будет иметь никакого права говорить, что логика есть вздор или беспредметное суеверие.

Это я и выражаю словами: предметы, воспринимаемые человеком, различны, и каждый предмет требует от человека особого восприятия, другого подхода, другой установки - верного акта. У человека в распоряжении имеются: а) во-первых, зрение, слух, вкус, обоняние, осязание и следующее за ними чувственное воображение; с этими способностями связаны телесные ощущения боли, наслаждения, голода, холода, тепла, тяжести; все это источники внешнего, чувственного опыта, который присущ телесному человеку и открывает ему доступ к материальным вещам внешнего мира; б) во-вторых, у человека имеются внутренние, душевные илы и способности, а именно: чувствования, воля, телесно не связанное воображение и мысль.

Итак: чувствование (так называемая "жизнь сердца") - пассивно страдающее чувствование - аффекты и активно изливающиеся чувства - эмоции (таковы - любовь, ненависть, жалость, злоба, зависть, радость, печаль, негодование, покаяние и т. д.); далее, воля - то способность решать, собирать свои внутренние силы, направлять их, руководить ими, воспринимать свои полномочия, обязанности и запретности и строить жизнь души и тела.

Человеку дана еще способность воображать содержание и предметы не вещественного характера, и притом воображать их то верно, то неверно. К таким предметам не вещественного порядка относятся мир человеческой души и мир духовного смысла, мир добра, зла, греха и нравственного совершенства, мир божественного откровения, религии и таинств. Все это человек переживает нечувственным воображением, созерцанием, духовной интуицией, и эта духовная интуиция отнюдь не есть что-то случайное, произвольное или чисто субъективное, напротив, она требует большой внутренней сосредоточенности, упражнения, очищения, планомерного и систематического осуществления.

Наконец, человеку дана сила мысли, и эта мысль может осущест- вляться совсем не только в формах отвлеченного, плоского, формаль- ного рассудка; нет, она имеет еще и форму разума - не только не противоречащего вере, сердцу и духовной интуиции, но творчески сочетающегося с ними и вдохновенно проникающегося их силами.

Все это составляет огромную и богатую сферу внутреннего, ду- ховного опыта, который характерен для душевно-духовного человеческого естества и открывает ему доступ к духовным предметам.

Так раскрывается перед нами закон человеческого опыта, некая основная истина, согласно которой человек способен опытно воспри- нять предмет только тогда, если он обратится к нему верно,- верным органом тела или души, или же и тела, и души вместе, или же духа т.е., как мы выражаем это философски,- верным актом.

Юрист, воспринимающий и изучающий право, должен обратиться к нему духовною волею и нечувственным воображением.

Геометр, воспринимающий чистые протяженные фигуры, должен обратиться к ним особым созерцанием чистой протяженности и аналитической мыслью.

И так всегда и во всем: особый акт у скульптора, особый у му- зыканта, особый у геолога и особый у психолога. Каждому предмет соответствует особый акт верного склада и строения. Неверный акт - не воспримет предмета вовсе.

Но в каком же неосновательном, непозволительном, глупом положении будет тот, кто попытается воспринять предмет неверным актом и, потерпев неудачу, начнет утверждать, провозглашать, вопить, что такого предмета вовсе нет, что говорить о нем можно только из глупости или от лицемерия?!

И вот именно в таком непозволительном положении находятся безбожники. Смотрите.

Когда они говорят: "Где Бог? Покажите нам Бога! Ему нет места ни на земле, ни в звездном пространстве! Где он находится? Для него нет места". И когда мы не можем дать им ответа на этот нелепый и духовно безграмотный вопрос, а они, видя наше затруднение, начинают торжествовать и отрицать бытие Божие, говоря, по меткой и точной формуле Шмелева, это "все предрассудки брошены, небо раскрыто и протокол составлен, что кроме звездной туманности ничего подозрительного не найдено" ("На Пеньках", стр. 105), то поистине торжествуют они преждевременно и сослепу.

Бог не есть материальная вещь, находящаяся в пространстве; и человек, который не может или не хочет воспринять что-нибудь другое, который не понимает, что есть непротяженные реальности, непространственное бытие, нематериальные предметы; человек, ко- торый на все замахивается вопросом - "где это находится?", который желает все видеть телесным глазом, осязать пинцетом или определять химической формулой, который желает - "все похерити, что не можно ни извесить, ни смерити"(1),- этот человек подобен тому существу, которое не знало, откуда берутся желуди, и не знало именно потому, что не умело поднять вверх своей головы - или, по нашей терминологии, не умело изменить свой восприемлющий акт. Смотрящий в землю - не увидит звезд. Прилепившийся к внешнему опыту - не увидит реальностей внутреннего опыта. Человек, лишенный творческого воображения,- ничего не создаст в искусстве. Человек, подавивший в себе совесть,- не отличит добра от зла: ибо совесть есть верный орган, верный акт восприятия этих предметов. Безвольный человек не,может править государством. Человек, искоренивший в себе или растливший в себе духовное,- не воспримет Бога.

Если представим себе на миг букашку о двух измерениях,- имеющую длину и ширину, но не имеющую третьего измерения - высоты и заключенную в очерченный круг, то увидим, что она не только не в состоянии выползти из этого круга, но что она и представить себе не может, какие бывают существа трех измерений. Дайте ей воображающий акт трехмерного строения - и она поймет, в чем дело; дайте ей самой измерение высоты - и она сама не поймет, перед чем она доселе затруднялась. А если она, двумерное существо, про- падая в кругу от своей двумерности, издевалась над нами, трехмерными наблюдателями, и самодовольно праздновала свой мнимый ум и нашу мнимую глупость,- то, став трехмерной, она, пожалуй, так сконфузится за свое прошлое поведение, что от стыда опять залезет в свой заклятый двумерный круг. Ибо она поймет, чтО на самом деле было "глупо" и "вредно".

Однако нам гораздо важнее, чтобы мы сами постигли позицию безбожника. Ибо, если безбожник в заблуждении и нам надо его опровергнуть и обличить, то мы должны прежде всего уловить, чтО происходит в его душе и от чего он исходит, когда провозглашает веру в Бога - "вредною глупостью". Чтобы победить, надо изучить противника; чтобы помочь больному, надо постигнуть его болезнь.

И вот наша первая задача и состоит в том, чтобы постигнуть по- зицию безбожника лучше и вернее, чем он сам ее понимает: ибо он предается ей слепо, упорно, неистово, а мы ее не принимаем, но не принимая ее, мы должны ею владеть.

Почему он отрицает Бога и веру в Него?

Потому что в его опыте нет места для Бога. Он воображает при этом, что его опыт единственно верный, здоровый, нормальный, образцовый, а мы утверждаем, что его опыт, наоборот,- односторонний, скудный, урезанный, плоский, ошибочный; и что, следовательно отсутствие Бога в его опыте - ничего не означает, кроме того, что опыт его скуден. И спор с ним возможен и будет победоносен именно на этой плоскости: мы скажем ему - "что ищешь живого - с мертвыми"? или - что ищешь духовного среди материальных вещей обнови свой акт - и увидишь Бога, а пока пытаешься воспринять Его неверным актом, суждения твои о Нем будут глупы, жалки и Неприличны.

Бог есть Дух - и открывается только духовному опыту и внут- реннему, духовному оку. А вы, отрицатели Бога, отвергаете духов- ность человека, провозглашаете сенсуализм, т. е. исключительное торжество чувственного опыта, и материализм, т. е. исключительное бытие материи и тела. Уставившись на мир чувственно материальным глазом, вы, конечно, не находите Бога, как не нашли бы его при таких условиях и мы. Но вы не только сами ослепили свое око и оставили себе одни телесные глаза, но стремитесь выколоть духовное око и у нас; вы объявляете нам - сначала осуждение и пренебрежение, а потом прямое гонение и смерть. И вызов ваш мы принимаем, а угроз ваших не пугаемся. Мы должны показать, что мы зрячие, и обличить вашу слепоту.

Бог есть любовь - и открывается только живому, любящем сердцу. А вы, отрицатели Бога, презираете начало любви как проявление сентиментальности и рабства и провозглашаете классовую ненависть как единственно верный путь и кровавую, мстительную революцию как единственное спасение человечества. Уставившись на мир и на людей сердцем, полным страха, зависти и злобы, вы обращаетесь тем же самым актом к Богу - и начинаете ненавидеть и поносить и Его как существо злобное и угнетающее, и стремитесь навязать те же чувства и то же воззрение и нам. А мы, в ответ, должны показать, в чем ваша ошибка и почему вы отрицаете Бога. Как это просто и ясно: Бог постигается духом и любовью, а потом, из духа и любви - Он созерцается нечувственным воображением, совестью, волею и вдохновенной мыслью.

Люди, лишенные духа и любви и не хотящие или не могущие жить ими, что могут сказать о Нем? Только то, что Его нет; что верить в Него не следует, что это - глупо и вредно.

Почему глупо? Потому что неосновательно и суеверно. Зачем верить в то, чего нет? Умно ли это? Люди без всякого основания верят в ложные слухи. Умно ли это? Нет, глупо. Люди от суеверия верят в то, что встретить похороны к добру, а встретить священника к несчастью. Это суеверно и глупо. Вот также глупо верить в Бога, если Его нет. А безбожники уверены, что Его нет: ибо, говорят они, мы Его не видим в мире внешних вещей - значит, его нет, значит, верить в него глупо.

А почему верить в Него вредно? Потому что, по мнению безбож- ников, люди верят от невежества и страха; верят от страха и боятся от веры; и чем больше верят, тем больше боятся. А страх, да еще неосновательный страх, унижает человека, подрывает в нем веру в свои силы, подрывает его вдохновение и творчество и отдает его во власть того сословия - духовенства, которое питает и поддерживает в нем эту трусость. Страх есть порождение рабства и источник нового порабощения. А неосновательный страх вызывает сверх того еще покорную пассивность и нелепую надежду на то, что несуществующего Бога можно умилостивить, склонить на свою сторону и получить от него помощь. Поэтому - вера вредна прогрессу и свободе.

И вот, мы все должны осязательно и окончательно убедиться в этом - что мы вышли в самый глубокий тыл противника, верно обозрели его основные позиции, научились говорить на его языке и думать его мыслями и, главное - поняли его слабые места и его основные, фатальные для него ошибки.

И вот, мы все должны осязательно и окончательно убедиться в этом.- что мы вышли в самый глубокий тыл противника, верно обозрели его основные позиции, научились говорить на его языке и думать его мыслями и, главное - поняли его слабые места и его основные, фатальные для него ошибки.

Мы поняли, почему они не умеют верить в Бога и почему они утверждают, что эта вера глупа и вредна. Мы поняли, в чем состоит тот глубокий кризис, который вызвал к жизни современное безбожие.

Цивилизованное человечество наших дней оскудело духом и любовью и ожесточилось. Причины этого процесса глубоки и сложны - и заложены в веках; если свести их к единой формуле, то надо было бы сказать: торжество рассудка над вдохновением, расчета над сердцем, механического над органическим, внешнего опыта над внутренним опытом.

Это торжество, это преобладание обнаружилось не только в светских кругах и умах, но и в религиозно-церковно-христианских. Внешние причины содействовали этому процессу: размножение и уплотнение народонаселения; революционный выход масс на поверхность жизни; технические открытия, создавшие новую промышленность; развитие капитала и связанная с ним новая и обостренная классовая дифференциация, образование промышленного пролетариата и крупных городов, население которых отрывается от природы и покоряется машинной жизни; распространение полуобразованности и демократизации государств; дразнящие, назойливые успехи материальной цивилизации и связанная с этим всеобщая жажда комфорта и наслаждений; и многое другое, чего я не могу здесь даже и перечислить.

Все это вело и ведет к одному - к оскудению человечества в духе и любви.

Духовен человек постольку,

1) поскольку он живет внутренним опытом, а не только и не просто внешним, телесно-чувственно-материальным;

2) поскольку он умеет отличать - нравящееся, приятное, дающее наслаждение от того, что на самом деле хорошо, объективно-прекрасно, истинно, нравственно, художественно, справедливо, совершенно, божественно и

3) поскольку он, различая эти два ряда ценностей, умеет прилепляться к совершенному, предпочитать его, насаждать его, добиваться его, служить ему, беречь его и в случае надобности умирать за него.

И вот, во всеобшей погоне за приятностями и удовольствиями, современное человечество растеряло это духовное измерение вещей и деяний; оно разлюбило духовность в жизни и вместе с тем разучилось любить, а научилось ожесточаться и ненавидеть.

В наши дни большинство людей жаждет не духа, а наслаждений; трепещет не от несовершенства и близости к Нему, а от земных, чувст- венных сладострастий всех родов и видов, пресыщаясь ими и хладея ко всему иному. Но что еще замечательней и фатальней - человечество наших дней выдвинуло соответствующие теории, учения, доктрины, оправдывающие и обосновывающие такую жизнь. Таковы учения: гедонизма, сводящего смысл жизни к наслаждениям, утилитаризма, успокаивающегося на пользе, экономического материализма, с его классовой борьбой и равным распределением земных благ и наслаждений и т. д.

Но и это все могло бы быть не более, чем тягостным заблужде- нием, временным ослеплением: если бы, например, оказалось, что человечество ищет совершенного и только соблазнилось соблазном сладострастия,- подобно Одиссею, который стремится на свою родину и временно застревает у нимфы Калипсо; или подобно паломнику, идущему в Иерусалим и соблазнившемуся в пути земными утехами. Мы не ригористы (2), не педанты и не изуверы. Человек есть человек и не может обойтись без человеческого.

Страшно иное: страшно то, что люди наших дней не хотят ино что они ожесточились в отрицании духа и любви, что они создали воинствующий мировой центр, хотящий словом и примером, лукавством и преступлением, мукой, нищетой, страхом и кровью навязать всему человечеству уклад бездуховный и противолюбовный, навязать всем людям слепоту безбожия и ожесточенность в этой слепоте. И еще страшно то, что человечество видит эту затею и в большинстве своем безразлично молчит или предательски способствует этой затее.

Вот где дно современного кризиса. Вот где раскрывается природа современного безбожия - в его упоенной воинственности. И, видя это дно и эту воинственность, разумея всю опасность этого про- цесса и приветствуя разумом и волею, и сердцем всякую благородную попытку противостать этому соблазну и остановить его победное шествие,- мы должны, мы призваны внутренно подготовить себя к борьбе с этим безбожием, научиться побеждать его духом и любовью - и в себе, и в других, и уразуметь его внутреннюю обреченность.

(1) Из стихотворения А. К. Толстого "Пантелей-целитель".

(2) Ригоризм (от лат. rigor - твердость) - строгое следование какому-либо принципу в действии, поведении в мысли, исключающее любые компромиссы.

Что нам делать?

Эта статья профессора И.А.Ильина была напечатана в XVI-ом сборнике "День русского ребенка" (С.-Франциско, апрель 1954 года) в виде письма на имя редактора сборника Николая Викторовича Борзова.

Глубокоуважаемый Николай Викторович!

Вы просили меня, чтобы я написал для Вашего журнала "о себе самом". Я понимаю это так, что мне следует формулировать для Ваших читателей мои жизненные воззрения и убеждения. Я делаю это с радостью. И при этом исхожу из вопроса: что нам делать? - нам, русским людям, верным России и ищущим путей к ее возрождению...

И вот, с самого начала нам надо признать, что кризис, приведший Россию к порабощению, унижению, мученичеству и вымиранию, был в основе своей не просто политический и не только хозяйственный, а духовный. Трудности хозяйственные и политические могут возникнуть и накопиться везде и могут обрушиться на каждое государство. Но каждому народу даются духовные силы именно для того, чтобы преодолевать эти трудности и творчески справляться с ними, не впадая в разложение и не отдавая себя на соблазн и растерзание силам зла... Но в роковые годы I-й мировой войны (1914-1918) русские народные массы не нашли в себе этих необходимых духовных сил: эти силы нашлись только у героического меньшинства русских людей; а разложившееся большинство, - ибо за вычетом пассивно-нейтральных "хороняк" это было, по-видимому, большинство, - соблазнилось о вере, о церкви, о родине, о верности, о чести и о совести, пошло за соблазнителями, помогло им задавить, замучить и выбросить за рубеж верных и стойких, а само было порабощено на десятки лет своими соблазнителями.

Политические и экономические причины, приведшие к этой катастрофе, бесспорны. Но сущность ее гораздо глубже политики и экономики: она духовна.

Это есть кризис русской религиозности. Кризис русского правосознания. Кризис русской военной верности и стойкости. Кризис русской чести и совести. Кризис русского национального характера. Кризис русской семьи. Великий и глубокий кризис всей русской культуры.

Я глубоко и непоколебимо верю, что русский народ справится с этим кризисом, восстановит и возродит свои духовные силы и возобновит свою славную национальную историю. Но для этого ему необходимо, прежде всего, свободное дыхание воли и разума; - и честные, верные слова диагноза, целения и прогноза. А это дыхание отнято у него в России - уже тридцать лет. Оно имеется только у нас, за рубежом, и то далеко не у всех и не цельное. Отсюда наша величайшая ответственность перед Россией.

Мы не должны, мы не смеем упрощать и снижать проблему нашего национального возрождения. Мы должны честно, как перед лицом Божиим, исследовать наши слабости, наши раны, наши упущения; признать их и приступить к внутреннему очищению и исцелению. Мы не смеем предаваться церковным раздорам, партийным распрям, организационным интригам и личному честолюбию. Мы должны стоить себя заново: внутренно, духовно; готовить те верные слова и те оздоровляющие идеи, которые мы выскажем нашим братьям в России, в глубокой уверенности, что мы и там найдем наших единомышленников, втайне все время помышлявших и радевших о России, о ее очищении и восстановлении.

После того, что произошло в России, мы, русские люди, не имеем никакого основания гордиться тем, что мы ни в чем не передумали и ничему не научились, что мы остались верны нашим доктринам и заблуждениям, прикрывавшим просто наше недомыслие и наши слабости. России не нужны партийные трафареты! Ей не нужно слепое западничество! Ее не спасет славянофильское самодовольство! России нужны свободные умы, зоркие люди и новые, религиозно укорененные творческие идеи. И в этом порядке нам придется пересматривать и обновлять все основы нашей культуры.

Мы должны заново спросить себя, что такое религиозная вера? Ибо вера цельна, она строит и ведет жизнь; а нашу жизнь она не строила и не вела. Мы во Христа крестились, но во Христа не облекались. Наша вера была заглушена страстями; она была разъедена я подорвана рассудком, который наша интеллигенция принимала за Разум. Поэтому мы должны спросить себя, что такое Разум и как добывается его Очевидность. Эта очевидность разума не может быть добыта без сердечного созерцания. Им-то Россия и строилась больше всего: из него исходила (в отличие от католичества и протестантства) Православная вера; на нем покоилось в России верное правосознание и военная доблесть; им было проникнуто все русское искусство; им вдохновлялась ее медицина, ее благотворительность, ее чувство справедливости, ее многонародное братство.

И вот, созерцающая любовь должна быть вновь оправдана после эпохи ненависти и страха и вновь положена в основу обновляющейся русской культуры. Она призвана возжечь пламя русской веры и верности; возродить русскую народную школу; восстановить русский суд, скорый, правый и милостивый, и переродить русскую систему наказаний; она призвана перевоспитать в России ее администрацию и ее бюрократию; вернуть русскую армию к ее суворовским основам; обновить русскую историческую науку в традициях Забелина; окрылить и оплодотворить всю русскую академическую работу и очистить русское искусство от советчины и от модернизма.

И главное: ВОСПИТАТЬ В НАРОДЕ НОВЫЙ РУССКИЙ ДУХОВНЫЙ ХАРАКТЕР.

Подготовляя это духовное возрождение в наших исследованиях, мы должны поставить перед собою и разрешить ряд вопросов глубокого, последнего измерения.

Почему так необходима и драгоценна человеку духовная свобода? Почему так важно воспитать в человеке самодеятельную и ответственную духовную личность? В чем сущность верного характера и как возрастить его в русских людях? Что такое христианская совесть и как осуществляется совестный акт? Почему надо беречь и держать в чистоте семейную жизнь? Как найти духовные основы и духовные пределы патриотизма и национализма? Чего требует справедливость - равенства или неравенства? Каковы суть аксиомы правосознания, нарушение которых разложит всякий режим и погубит всякое государство? Каковы суть необходимые аксиомы демократии, без коих ее нелепо вводить и бессмысленно поддерживать? В чем основы монархической власти, отсутствие которых погубит всякую монархию? Каковы суть аксиомы и задачи академического преподавания? Почему оно требует свободы для профессоров и самодеятельности от студентов? В чем состоит истинная свобода художника? В чем состоит художественность искусства? Почему ни одна отрасль духовной деятельности не терпит ни продажности, ни лести, ни личной, партийной и всякой иной закулисной протекции? В чем сущность здорового хозяйственного акта? Почему он требует свободной инициативы, частной собственности и братской щедрости? В чем состоит воочию обнаружившаяся антисоциальность социализма? В чем состоит противоестественность и отвратительность всякого тоталитаризма, - все равно левого или правого? В чем различие между авторитарным строем и тоталитарным? Почему Россия выросла политически и духовно в авторитарном строе и стала мировою раною при тоталитарном порабощении?

Ясно: вся, вся духовная культура, во всех своих священных основах требует от нас исследования и новых национально-русских ответов... И нашему народу предстоит встать из своего долгого унижения; покаяться в своих соблазнах и в своем падении, неизмеримо величайшем, чем то, о котором взывал некогда Хомяков; вновь утвердить свой национальный духовный "лик и заткать новую ткань новой жизни. Это будет делом нескольких поколений; но оно будет осуществлено и достигнуто.

А теперь позвольте мне сказать два слона о себе лично.

На протяжении всей моей жизни, с тех пор как я приступил к самостоятельным научным исследованиям, я работал именно в этом направлении. Ибо я понял политические опасности России еще во время первой революции; я увидел соблазнительность новой русской поэзии и новой русской публицистики в годы, предшествовавшие первой мировой войне; и пережил крушение России кровью сердца и пять лет изучал большевизм на месте. И в советских тюрьмах давал себе клятву идти безоглядно по пути этих исследований.

Но я не торопился писать и печатать мои книги. Так, мое исследование "О сущности правосознания", законченное в 1919 году, читанное в виде курса лекций в московских высших учебных заведениях, обсужденное не раз в заседаниях московского юридического общества и в частных собраниях московской доцентуры и профессуры, доселе еще не увидело света. Я давал моим трудам спокойно вызревать в течение десятилетий. У меня есть темы, вынашивающиеся по тридцать

лет ("Учение о духовном характере", "Аксиомы религиозного опыта") и по сорок лет ("Учение об очевидности", "Монархия и республика"). Я возвращался к каждой теме помногу раз, через пять-шесть лет, и все время накапливал материал; потом садился писать, записывал все, что было зрело, и снова откладывал. Теперь мне 65 лет, я подвожу итоги и пишу книгу за книгой. Часть их я напечатал уже по-немецки, но с тем, чтобы претворить написанное по-русски. Ныне пишу только по-русски. Пишу и откладываю - одну книгу за другой и даю их читать моим друзьям и единомышленникам. Эмиграция этими исканиями не интересуется, а русских издателей у меня нет. И мое единственное утешение вот в чем: если мои книги нужны России, то Господь убережет их от гибели: а если они не нужны ни Богу, ни России, то они не нужны и мне самому. Ибо я живу только для России.

Что есть истинный национализм

(Глава из книги "Манифест Русского Движения")

Есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, уклада и духа. Денационализуясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни. Ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли. Национальное обезличение есть великая беда и опасность: человек становится безродным изгоем, беспочвенным и бесплодным скитальцем по чужим духовным дорогам, обезличенным интернационалистом, а народ превращается в исторический песок и мусор.

Всей своей историей и культурой, всем своим трудом, созерцанием и гением каждый народ служит Богу, как умеет. И для этого служения каждый народ получает свыше дары Святого Духа и земную среду для жизни и борьбы. И каждый по-своему приемлет эти дары и по-своему создает свою культуру в данной ему земной среде.

И вот, национализм есть уверенное и страстное чувство, — что мой народ действительно получил дары Святого Духа; что он принял их своим инстинктивным чувствилищем и творчески претворил их по-своему; что сила его жива и обильна, и призвана к дальнейшим великим, творческим свершениям; что поэтому народу моему подобает культурное "самостояние", как залог его величия (формула Пушкина), и независимость государственного бытия.

Итак, национальное чувство есть любовь к историческому облику и к творческому акту своего народа.

Национализм есть вера в его духовную и инстинктивную силу; вера в его духовное призвание.

Национализм есть воля к творческому расцвету моего народа — в земных делах и в небесных свершениях.

Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божиим, созерцание его истории, его души, его талантов, его недостатков, его духовной проблематики, его опасностей, его соблазнов и его достижений. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви и веры, из этой воли и этого созерцания.

Вот почему истинный национализм можно описать как духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ — к духовному расцвету. Это есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати. Национализм есть благодарение Богу за эти дары; но он есть и скорбь о своем народе, если народ оказывается не на высоте этих даров.

В национальном чувстве источник достоинства (Суворов: "Помилуй Бог — мы русские!"), источник братского единения ("Постоим за дом Пресвятыя Богородицы!"), источник правосознания ("Грозно служить и честно прямить"). Но истинный национализм учит и покаянию, и смирению — при созерцании слабостей и крушений своего народа:

"За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края, —
Пред Богом благости и сил,
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!"

(Хомяков).

Истинный национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов: он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство, ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему, как могли. Он учит еще, что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверх-национализм доступен только настоящему националисту: ибо создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом лоне своего народа. Истинное величие всегда почвенно. Подлинный гений всегда национален.

Такова сущность истинного национализма. И мы не должны колебаться в нем, внимая соблазнам псевдохристианского или безбожного интернационализма.

Опасности и задания русского национализма

Все то, что я высказал в оправдание и обоснование национализма, заставляет меня договорить и признать, что есть больные и извращенные формы национального чувства и национальной политики. Эти извращенные формы могут быть сведены к двум главным типам: в первом случае национальное чувство прилепляется к неглавному в жизни и культуре своего народа; во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание чужой. Сочетание и сплетение этих ошибок может порождать самые различные виды больного национализма. Первая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста прикрепляются не к духу и не к духовной культуре его народа, а к внешним проявлениям народной жизни - к хозяйству, к политической мощи, к размерам государственной территории и к завоевательным успехам своего народа. Главное, - жизнь духа, - не ценится и не бережется, оставаясь совсем в пренебрежении или являясь средством для неглавного, т.е. превращаясь в орудие хозяйства, политики или завоеваний. Согласно этому есть государства, националисты которых удовлетворяются успехами своего народного хозяйства (экономизм), или мощью и блеском своей государственной организации (этатизм), или же завоеваниями своей армии (империализм). Тогда национализм отрывается от главного, от смысла и цели народной жизни - и становится чисто инстинктивным настроением, подвергаясь всем опасностям обнаженного инстинкта: жадности, безмерной гордыне, ожесточению и свирепости. Он опьяняется всеми земными соблазнами и может извратиться до конца. От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, своим прирожденным религиозным смыслом; во-вторых, Православием, которое сообщило нам, по слову Пушкина, "особенный национальный характер" и внушило нам идею "святой Руси". "Святая Русь" не есть "нравственно праведная" или "совершенная в своей добродетели" Россия: это есть правоверная Россия, признающая свою веру главным делом и отличительной особенностью своего земного естества. В течение веков Православие считалось отличительной чертой русскости - в борьбе с татарами, латинянами и другими иноверцами; в течение веков русский народ осмысливал свое бытие не хозяйством, не государством и не воинами, а верою и ее содержанием; и русские войны велись в ограждение нашей духовной и вероисповедной самобытности и свободы. Так было издревле - до конца 19 века включительно. Поэтому русское национальное самосознание не впадало в соблазны экономизма, этатизма и империализма, и русскому народу никогда не казалось, что главное дело его - это успех его хозяйства, его государственной власти и его оружия.

Вторая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста, вместо того, чтобы идти в глубину своего духовного достояния, уходит в отвращение и презрение ко всему иноземному. Суждение: "мое национальное бытие оправдано перед лицом Божиим", превращается вопреки всем законам жизни и логики, в нелепое утверждение: - "национальное бытие других народов не имеет перед моим лицом никаких оправданий"... Так, как если бы одобрение одного цветка давало основание осуждать все остальные, или - любовь к своей матери заставляла ненавидеть и презирать всех других матерей. Эта ошибка имеет, впрочем, совсем не логическую природу, а психологическую и духовную: тут и наивная исключительность примитивной натуры, и этнически врожденное самодовольство, и жадность, и похоть власти, и узость провинциального горизонта, и отсутствие юмора, и, конечно, неодухотворенность национального инстинкта. Народы с таким национализмом очень легко впадают в манию величия и в своеобразное завоевательное буйство, как бы ни называть его - шовинизмом, империализмом или как-нибудь иначе.

От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, присущею ему простодушною скромностью и природным юмором; во-вторых, многоплеменным составом России, и, в-третьих, делом Петра Великого, научившего нас строгому суду над собою и привившего нам готовность учиться у других народов.

Так, русскому народу несвойственно закрывать себе глаза на свои несовершенства, слабости и пороки; напротив, его скорее тянет к мнительно-покаянному преувеличению своих грехов. А природный юмор его никогда не позволял ему возомнить себя первым и водительным народом мира. В течение всей его истории он вынужден был обходиться с другими племенами, говорившими на непонятных ему языках, отстаивавшими свою веру и свой быт, а иногда наносившими ему тяжелые поражения. Наша история вела нас от варягов и греков к половцам и татарам; от хазар и волжских болгар через финские племена к шведам, немцам, литовцам и полякам.

Татары, наложившие на нас свое долгое иго, показались нам "нехристями" и "погаными" (Запах лошадиного пота, поглощаемого сырого мяса и кочевнической грязи, исходивший от татар, вызывал у славян сущее отвращение), но они почтили нашу церковь и вражда наша к ним не превратилась в презрение. Воевавшие с нами иноверцы, немые для нас по языку ("немцы") и неприемлемые церковью ("еретики") побеждались нами отнюдь не легко, и, нанося нам поражения, заставляли нас задумываться над их преимуществами. Русский национализм проходил - и во внутреннем замирении своей страны и во внешних войнах

Суровую школу уважения к врагам: и Петр Великий, умевший "поднимать заздравный кубок" "за учителей своих" - проявлял в этом исконную русскую черту - уважения к врагу и смирения в победе.

Правда, в допетровском национализме имелись черты, которые могли привести к развитию национальной гордыни и повредить России в целом. Именно в русском народе стожилось и крепло иррациональное самочувствие, согласно которому русский народ, наставляемый святой, соборной и апостольской церковью и водимый своими благоверными царями, хранит единственную правую веру, определяя ею свое сознание и свой быт: эго есть некое национальное стояние в правде, от которого невозможно ни отступить, ни что-либо уступить, так, что перенимать у других нам ничего нельзя, смешиваться с другими грешно, и изменяться нам не в чем. Ни у басурманов, ни у еретиков нам не следует учиться, ибо от ложной веры может произойти только ложная наука и ложное уменье.

Это воззрение к 17 веку формулировалось так: - "богомерзок пред Богом всякий, кто любит геометрию: а се душевные грехи - учиться астрономии и еллинским книгам"... И еще:

- "если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех, учуся книгам благодатного закона"...

Русское правительственное самосознание давно уже не соответствовало этому народному самочувствию. Со второй половины 15 века, если не ранее, в особенности же после того, как обрушились от самодельной неумелой стройки стены почти довершенного Успенского Собора в Москве (1474 год), с легкой руки Иоанна Третьего, русское правительство приглашает из-за границы архитекторов, врачей и всяких технических искусников: "еретическая наука" уже гостит и служит, но еще не насаждается и не перенимается. Борис Годунов мечтал основать в Москве не то академию, не то университет; Лжедмитрии думал возводить здесь иезуитскую высшую школу. Необходимость учиться светской "еретической" науке становилась все более очевидной, но консерватизм и провинциализм церковно-национального самочувствия и самомнения санкционировали неподвижность быта и сознания. Духовная инерция народа стала опасною...

Петру Великому пришлось вломиться в это самочувствие и заставить русских людей учиться необходимому. Он понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике и знании - будет завоеван и порабощен, и не отстоит себя и свою правую веру. Он понял, что необходимо отличить главное и священное от неглавного, несвященного, земного - от техники, хозяйства и внешнего быта; что надо вернуть земное земле; что вера Христова не узаконивает отсталых форм хозяйства, быта и государственности. Он постиг необходимость дать русскому сознанию свободу светского, исследовательского взирания на мир, с тем, чтобы сила русской веры установила в дальнейшем новый синтез между Православным Христианством с одной стороны, и светской цивилизацией и культурой - с другой стороны. Петр Великий понял, что русский народ преувеличил компетенцию своего исторически сложившегося, но еще не раскрывшего всю свою силу религиозного акта, и что он недооценил творческую силу христианства: Православие не может санкционировать такой уклад сознания, такой строй и быт, которые погубят народную самостоятельность и предадут врагам и веру, и церковь. Он извлек урок из 1атар-ского ига и из войн с немцами, шведами и поляками: запал бил нас нашею отсталостью, а мы считали, что наша отсталость есть нечто правоверное, православное и священно-обязательное. Он был уверен, что Православие не может и не должно делать себе догмат из необразованности и из форм внешнего быта, что сильная и живая вера проработает и осмыслит и облагородит новые формы сознания, быта и хозяйства. Христианство не может и не должно быть источником обскурантизма и национальной слабости. И вот, небесное и земное разделились в русском самочувствии. Вместе с тем национальное отделилось от вероиспо-ведно-церковного. Русское самочувствие проснулось, и началась эпоха русского национального самосознания, незаконченная и доныне.

Старообрядцы не приняли этого раздела и стали верными хранителями русского православно-национального самочувствия во всей его неприкосновенности, наивности и притязательности. Это было трогательно и даже полезно; не потому, что старообрядчество в церковном отношении - право, а потому, что оно веками, в душевной целостности и с нравственной ревностью блюло верность первоначальной форме русского религиозного и русско-национального самочувствия. Верность бывает трогательна и полезна даже и в обрядовых мелочах, ибо в них воплощается глубина и искренность религиозного чувства. А между тем России, русскому духу и русскому национализму предстоял новый путь. Надо было различить в культурном творчестве - церковное и религиозное, и далее - церковное и национальное; открыть себе доступ к светской цивилизации и светской культуре; и внести религиозно-православный дух, Иоанновский дух любви и свободы, в свое светское национальное самосознание, в свою новую национально-светскую культуру и национально-светскую цивилизацию. Эта задача не разрешена нами еще и поныне; и разрешением ее будет занята грядущая Россия.

I. - Церковь и религиозность не одно и то же, ибо Церковь можно уподобить солнцу, а религиозность - всюду рассеиваемым солнечным лучам. Церковь есть зиждительница, хранительница, живое средоточие религии и веры. Но Церковь не есть "все во всем", она не поглощает нации, государства, науки, искусства, хозяйства, семьи и быта, - не может поглотить их и не должна пытаться сделать это. Церковь не есть начало тоталитарное и всевластное. Православию чужд "теократический" (т.е. строго говоря экклезиастический) идеал; православная Церковь молится, учит, святит, благодатствует, вдохновляет, исповедует, и, если надо, обличает, - но она не властвует, не регламентирует жизни, не карает светскими наказаниями и не берет на себя ответственности за светские дела, грехи, ошибки и неудачи (в политике, в хозяйстве, в науке и во всей культуре народа). Ее авторитет есть авторитет откровения и любви; он свободен и основан на качестве ее веры, ее молитвы, ее учения и ее деле. Церковь ведет духом, молитвой и качеством, но не всепоглощением, как это пытались осуществить Савонаролла во Флоренции, иезуиты в Парагвае и Кальвин в Женеве. Она излучает живую религиозность, которая должна свободно проникать в жизнь и во все жизненные дела народа. Религиозному духу - везде место, где живет и творит человек, во всяком светском деле: в искусстве и науке, в государстве и торговле, в семье и на пашне. Он очищает и осмысливает все чувства человека и в том числе и национальное чувство; а национальное чувство, религиозно облагороженное и осмысленное - незримо и ненарочито проникает все человеческое творчество.

Так, Церковь не может и не должна вооружать армию, организовывать полицию, разведку и дипломатию, строить государственный бюджет, руководить академическими исследованиями, заведывать концертами и театрами и т.д.; но излучаемый ею религиозных дух может и должен облагораживать и очищать всю эту светскую деятельность людей. Живая религиозность должна светить и греть там, куда Церковь открыто не вмешивается или откуда она прямо устраняет себя.

II. - Церковь, как единение едино-верующих, сверхнациональна, ибо объемлет и единоверующих другой нации; но в пределах единой нации "поместная" церковная организация получает неизбежно национальные черты. К Православной Церкви принадлежат не только русские, но и румыны и греки, и сербы, и болгары; и тем не менее русское Православие (как церковь, и как обряд, и как дух) имеет своеобразные черты русскости. Итак, церковное и национальное не одно и то же. Нация, как единение людей с единым национальным актом и культурою, не определяется принадлежностью к единой церкви, но включает в себя людей разной веры, и разных исповеданий, и разных церквей. И тем не менее русский национальный акт и дух был взращен в лоне Православия и исторически определился его духом, на что и указывал Пушкин. К этому русскому национальному акту более или менее приобщились почти все народы России самых различных вер и исповеданий:

"И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий

Тунгуз, и друг степей калмык".

И все они, сами того не зная, таинственно приобщились к дарам русского Православия, сокровенно заложенным в русском национальном акте. Русский национализм распространил скрытые в нем лучи русского Православия по всей России. Но из этого уже ясно, что национальное и церковное не одно и то же.

Это отличие: церковного от религиозного и церковного от национального Россия осознавала на протяжении двух веков после Петра. За эти два века Россия вынашивала свой светский национализм, зачатый в Православной церкви и проникнутый христианским Иоанновским духом любви, созерцания и свободы; она вынашивала его и в то же время вносила его во все области светской культуры: в зародившуюся с тех пор русскую светскую науку и литературу; в возникшее и быстро созревшее до мировой значительности светское русское искусство; в новый светский уклад права, правосознания, правопорядка и государственности; в новый уклад русской светской жизни и нравственности; в новый уклад русского частного и общественного хозяйства.

Православная Церковь отнюдь не была чужда всему этому. Она оставалась как бы матерью выросших детей, ушедших на свободу жизненно-религиозного дела и труда, но не ушедших духом из ее света и Духа. Она оставалась матерью-хранительницею молитвы и любви, советницею и обличительницею, лоном очищения, покаяния и умудрения, - вечною матерью, приемлющею новорожденного и молящуюся за почившего. Это ее дух - освободил крестьян, создал суд скорый, правый и милостивый, создал русское земство и русскую школу; это ее дух - возрастил и укрепил русскую национальную совесть и жертвенность; это ее дух - повил и укрепил русскую мечту о совершенстве; это ее дух - внес во всю русскую культуру силу сердечного созерцания, вдохновил русскую поэзию, живопись, музыку и архитектуру и создал Пироговскую традицию в русской медицине... Но всего не исчислишь.

И, тем не менее, то, что создавалось в России в 18 и 19 веках - было именно светскою национальною культурою.

России было дано великое задание - выработать русско-национальный творческий акт, верный историческим корням славянства и религиозном} духу русского Православия, - "имперский" акт такой глубины, ширины и гибкости, чтобы все народы России могли найти в нем свое родовое лоно, свое оплодотворение и водительное научение; создать из этого акта новую, русско-национальную, светски-свободную культуру (знания, искусства, нравственности, семьи, права, государства и хозяйства) - все это в духе восточного, Иоанновского христианства (любви, созерцания и свободы); и, наконец, узреть и выговорить русскую национальную идею, ведущую Россию через пространства истории. Это задание - долгое и претрудное, разрешимое только в веках - вдохновением и молитвою, самовоспитанием и неотступным трудом. За два века русский народ только приступил к его разрешению, и то, что им совершено, свидетельствует не только о величии этого задания, и не только о чрезвычайной, исторически, этнически и пространственно обусловленной сложности его, но и о тех силах и дарах, которые даны ему для этого от Провидения. Это дело было начато с чрезвычайным успехом, прервано политической смутой и коммунистической революцией и осталось ныне незавершенным. Чтобы завершить это дело, понадобятся еще века свободного творческого расцвета, и нет сомнения, что Россия возобновит его после окончания революции.

И вот, русский национализм есть не что иное, как любовь к этому исторически сложившемуся духовному облику и акту русского народа; он есть вера в это наше призвание и в данные нам силы; он есть воля к нашему расцвету; он есть созерцание нашей истории; нашего исторического задания и наших путей, ведущих к этой цели; он есть бодрая и неутомимая работа, посвященная этому самобытному величию грядущей России. Он утверждает свое и творит новое, но отнюдь не отрицает и не презирает чужое. И Дух его есть дух Иоанновского христианства, христианства любви, созерцания и свободы, а не дух ненависти, зависти и завоевания.

Так определяется идея русского национализма.

О русской идее

Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба русского народа за свободную и достойную жизнь на земле - продолжается. И ныне нам более чем когда-нибудь подобает верить в Россию, видеть ее духовную силу и своеобразие, и выговаривать за нее, от ее лица и для ее будущих поколений ее творческую идею.

Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время - русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божиим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь;

это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях, и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, - во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах. Русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы можем сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше...

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца.

Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды.

1. - Итак, русская идея есть идея сердца.

Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что, именно, любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что "Бог есть Любовь". Русское православие есть христианство не столько от Павла, сколько от Иоанна, Иакова и Петра. Оно воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед "силою" (первобытные религии); - не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), - не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское Православие воспринимает Бога любовью, воссылает ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям. Этот дух определил собою акт православной веры, православное богослужение, наши церковные песнопения и церковную архитектуру. Русский народ принял христианство не от меча, не по расчету, не страхом и не умственностью, а Чувством, добротою, совестью и сердечным созерцанием. Когда русский человек верует, то он верует не волею и умом, а oi нем сердца. Когда его вера созерцает, то она не предается соблазнительным галлюцинациям, а стремится увидеть подлинное совершенство. Когда его вера желает, то она желает не власти над вселенною (под предлогом своего правоверия), а совершенного качества. В этом корень русской идеи. В этом ее творческая сила на века.

И все это не идеализация и не миф, а живая сила русской души и русской истории. О доброте, ласковости и гостеприимстве, а также и о свободолюбии русских славян свидетельствуют единогласно древние источники и византийские и арабские. Русская народная сказка вся проникнута певучим добродушием. Русская песня есть прямое излияние сердечного чувства во всех его видоизменениях. Русский танец есть импровизация, проистекающая из переполненного чувства. Первые исторические русские князья суть герои сердца и совести (Владимир, Ярослав, Мономах). Первый русский святой (Феодосии) - есть явление сущей доброты. Духом сердечного и совестного созерцания проникнуты русские летописи и наставительные сочинения. Этот дух живет в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. История русского правосознания свидетельствует о постепенном проникновении его этим духом, духом братского сочувствия и индивидуализирующей справедливости. А русская медицинская школа есть его прямое порождение (диагностические интуиции живой страдающей личности).

Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) - сами по себе ему мало свойственны. Без любви - он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом, без идеала и без цели. Ум и воля русского человека приводятся в духовно-творческое движение именно любовью и верою.

2. - И при всем том, первое проявление русской любви и русской веры есть живое созерцание.

Созерцанию нас учило прежде всего наше равнинное пространство, наша природа, с ее далями и облаками, с ее реками, лесами, грозами и метелями. Отсюда наше неутолимое взирание, наша мечтательность, наша созерцающая "лень" (Пушкин), за которой скрывается сила творческого воображения. Русскому созерцанию давалась красота, пленявшая сердце, и эта красота вносилась во все - от ткани и кружева до жилищных и крепостных строений. От этого души становились нежнее, утонченнее и глубже; созерцание вносилось и во внутреннюю культуру - в веру, в молитву, в искусство, в науку и в философию. Русскому человеку присуща потребность увидеть любимое вживе и въяве, и потом выразить увиденное - поступком, песней, рисунком или словом. Вот почему в основе всей русской культуры лежит живая очевидность сердца, а русское искусство всегда было - чувственным изображением нечувственно-узренных обстояний. Именно эта живая очевидность сердца лежит и в основе русского исторического монархизма. Россия росла и выросла в форме монархии не потому, что русский человек тяготел к зависимости или к политическому рабству, как думают многие на западе, но потому, что государство в его понимании должно быть художественно и религиозно воплощено в едином лице, - живом, созерцаемом, беззаветно любимом и всенародно "созидаемом" и укрепляемом этой всеобщей любовью.

3. - Но сердце и созерцание дышат свободно. Они требуют свободы, и творчество их без нее угасает. Сердцу нельзя приказать любить, его можно только зажечь любовью. Созерцанию нельзя предписать, что ему надо видеть и что оно должно творить. Дух человека есть бытие личное, органическое и самодеятельное: он любит и творит сам, согласно своим внутренним необходимостям. Этому соответствовало исконное славянское свободолюбие и русско-славянская приверженность к национально-религиозному своеобразию. Этому соответствовала и православная концепция Христианства: не формальная, не законническая, не морализующая, но освобождающая человека к живой любви и к живому совестному созерцанию. Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности, открывшая России пути к имперскому (не "империалистическому") пониманию своих задач (см. замечательную статью проф. Розова: "Христианская свобода и древняя Русь" в №10 ежегодника "День русской славы", 1940, Белград).

Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западных народов вообще и даже от некоторых западных славян. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции, в русской одежде и пляске, в русской пище и в русском быту. Русский мир жил и рос в пространственных просторах и сам тяготел к просторной нестесненности. Природная темпераментность души влекла русского человека к прямодушию и открытости (Святославово "иду на вы "...), превращала его страстность в искренность и возводила эту искренность к исповедничеству и мученичеству...

Еще при первом вторжении татар русский человек предпочитал смерть рабству и умел бороться до последнего. Таким он оставался и на протяжении всей своей истории. И не случайно, что за войну 1914-1917 года из 1.400.000 русских пленных в Германии 260.000 человек (18,5 проц.) пытались бежать из плена. "Такого процента попыток не дала ни одна нация" (Н.Н.Головин). И если мы, учитывая это органическое свободолюбие русского народа, окинем мысленным взором его историю с ее бесконечными воинами и длительным закрепощением, то мы должны будем не возмутиться сравнительно редкими (хотя и жестокими) русскими буитами, а преклониться перед той силою государственного инстинкта, духовной лояльности и христианского терпения, которую русский народ обнаруживал на протяжении всей своей истории.

Итак, русская идея есть идея свободно созерцающего сердца. Однако, это созерцание призвано быть не только свободным, но и предметным. Ибо свобода, принципиально говоря, дается человеку не для саморазнуздания, а для органически-творческого само-оформления, не для беспредметного блуждания и произволения, а для самостоятельного нахождения предмета и пребывания в нем. Только так возникает и зреет духовная культура. Именно в этом она и состоит.

Вся жизнь русского народа могла бы быть выражена и изображена так: свободно созерцающее сердце искало и находило свой верный и достойный Предмет. По-своему находило его сердце юродивого, по-своему - сердце странника и паломника; по-своему предавалось религиозному предметовидению русское отшельничество и старчество; по-своему держалось за священные традиции Православия русское старообрядчество; по-своему, совершенно по-особому вынашивала свои славные традиции русская армия; по-своему же несло тягловое служение русское крестьянство и по-своему же вынашивало русское боярство традиции русской православной государственности; по-своему утверждали свое предметное видение те русские праведники, которыми держалась русская земля и облики коих художественно показал Н.С.Лесков. Вся история русских войн есть история самоотверженного предметного служения Богу, Царю и Отечеству; а, например, русское казачество сначала искало свободы, а потом уже научилось предметному государственному патриотизму. Россия всегда строилась духом свободы и предметности, и всегда шаталась и распадалась, как только этот дух ослабевал, - как только свобода извращалась в произвол и посягание, в самодурство и насилие, как только созерцающее сердце русского человека прилеплялось к беспредметным или противопредметным содержаниям...

Такова русская идея: свободно и предметно созерцающая любовь и определяющаяся этим жизнь и культура. Там, где русский человек жил и творил из этого акта, - он духовно осуществлял свое национальное своеобразие и производил свои лучшие создания - во всем: в праве и в государстве, в одинокой молитве и в общественной организации, в искусстве и в науке, в хозяйстве и в семейном быту, в церковном алтаре и на царском престоле. Божии дары - история и природа - сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Этим определяется и задача русского народа: быть таким со всей возможной полнотой и творческой силой, блюсти свою духовную природу, не соблазняться чужими укладами, не искажать своего духовного лица искусственно пересаживаемыми чертами и творить свою жизнь и культуру именно этим духовным актом.

Исходя из русского уклада души, нам следует помнить одно и заботиться об одном: как бы нам наполнить данное нам свободное и любовное созерцание настоящим предметным содержанием; как бы нам верно воспринять и выразить Божественное - по-своему; как бы нам петь Божьи песни и растить на наших полях Божьи цветы... Мы призваны не заимствовать у других народов, а творить свое и по-своему; но так, чтобы это наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т.е. Предметно.

Итак, мы не призваны заимствовать духовную культуру у других народов или подражать им. Мы призваны творить свое и по-своему: - русское, по-русски.

У других народов был издревле другой характер и другой творческий уклад: свой особый - у иудеев, свой особый - у греков, особливый у римлян, иной у германцев, иной у галлов, иной у англичан. У них другая вера, другая "кровь в жилах", другая наследственность, другая природа, другая история. У них свои достоинства и свои недостатки. Кто из нас захочет заимствовать их недостатки? - Никто. А достоинства нам даны и заданы наши собственные. И когда мы сумеем преодолеть свои национальные недостатки, - совестью, молитвою, трудом и воспитанием, - тогда наши достоинства расцветут так, что о чужих никто из нас не захочет и помышлять.

Так, например, все попытки заимствовать у католиков их волевую и умственную культуру - были бы для нас безнадежны. Их культура выросла исторически из преобладания воли над сердцем, анализа над созерцанием, рассудка во всей его практической трезвости над совестью, власти и принуждения над свободою. Как же мы могли бы заимствовать у них эту культуру, если у нас соотношение этих сил является обратным? Ведь нам пришлось бы погасить в себе силы сердца, созерцания, совести и свободы, или, во всяком случае, отказаться от их преобладания. И неужели есть наивные люди, воображающие, что мы могли бы достигнуть этого, заглушив в себе славянство, искоренив в себе вековечное воздействие нашей природы и истории, подавив в себе наше органическое свободолюбие, извергнув из себя естественную православность души и непосредственную искренность духа? И для чего? Для того, чтобы искусственно привить себе чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее - дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков?.. А в сущности говоря, для того, чтобы отказаться от собственной, исторически и религиозно заданной нам культуры духа, воли и ума: ибо нам не предстоит в будущем пребывать исключительно в жизни сердца, созерцания и свободы, и обходиться без воли, без мысли, без жизненной формы, без дисциплины и без организации. Напротив, нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания - свою, особую, новую, русскую культуру воли, мысли и организации. Россия не есть пустое вместилище, в которое можно механически, по произволу, вложить все, что угодно, не считаясь с законами ее духовного организма. Россия есть живая духовная система, со своими историческими дарами и заданиями. Мало того, - за нею стоит некий божественный исторический замысел, от которого мы не смеем отказываться и от которого нам и не удалось бы отречься, если бы мы даже того и захотели... И все это выговаривается русской идеей.

Эта русская идея созерцающей любви и свободной предметности - сама по себе не сулит и не осуждает инородные культуры. Она только не предпочитает их и не вменяет их себе в закон. Каждый народ творит то, что он может, исходя из того, что ему дано. Но плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Россия имеет свои духовно-исторические дары и призвана творить свою особую духовную культуру: - культуру сердца, созерцания, свободы и предметности. Нет единой общеобязательной "западной культуры", перед которой все остальное - "темнота" или "варварство". Запад нам не указ и не тюрьма. Его культура не есть идеал совершенства. Строение его духовного акта (или вернее - его духовных актов) может быть и соответствует его способностям и его потребностям, но нашим силам, нашим заданиям, нашему историческому призванию и душевному укладу оно не соответствует и не удовлетворяет. И нам незачем гнаться за ним и делать себе из него образец. У запада свои заблуждения, недуги, слабости и опасности. Нам нет спасения в западничестве. У нас свои пути и свои задачи. И в этом - смысл русской идеи.

Однако, это не гордость и не самопревознесение. Ибо, желая идти своими путями, мы отнюдь не утверждаем, будто мы ушли на этих путях очень далеко или будто мы всех опередили. Подобно этому мы совсем не утверждаем, будто все, что в России происходит и создается, - совершенно, будто русский характер не имеет своих недостатков, будто наша культура свободна от заблуждений, опасностей, недугов и соблазнов. В действительности мы утверждаем иное: хороши мы в данный момент нашей истории или плоти, мы призваны и обязаны идти своим путем, - очищать свое сердце, укреплять свое созерцание, осуществлять свою свободу и воспитывать себя к предметности. Как бы ни были велики наши исторические несчастия и крушения, мы призваны самостоятельно быть, а не ползать перед другими; творить, а не заимствовать; обращаться к Богу, а не подражать соседям; искать русского видения, русских содержаний и русской формы, а не ходить в кусочки, собирая на мнимую бедность. Мы западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом - смысл русской идеи.

Эту национальную задачу нашу мы должны верно понять, не искажая ее и не преувеличивая. Мы должны заботиться не об оригинальности нашей, а о предметности нашей души и нашей культуры; оригинальность же "приложится сама, расцветая непреднамеренно и непосредственно. Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим; требование "будь как никто" неверно, нелепо и не осуществимо. Чтобы расти и цвести, не надо коситься на других, стараясь ни в чем не подражать им и ничему не учиться у них. Нам надо не отталкиваться от других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу: надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения. И в этом смысл русской идеи.

Вот почему так важно представить себе наше национальное призвание со всей возможной живостью и конкретностью. Если русская духовная культура исходит из сердца, созерцания, свободы и совести, то это отнюдь не означает, что она "отрицает" волю, мысль, форму и организацию. Самобытность русского народа совсем не в том, чтобы пребывать в безволии и безмыслии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести). Самобытность русской души и русской культуры выражается именно в этом распределении ее сил на первичные и вторичные: первичные силы определяют и ведут, а вторичные вырастают из них и приемлют от них свой закон. Так уже было в истории России. И это было верно и прекрасно. Так должно быть и впредь, но еще лучше, полнее и совершеннее.

1. - Согласно этому - русская религиозность должна по-прежнему утверждаться на сердечном созерцании и свободе, и всегда блюсти свой совестный акт. Русское православие должно чтить и охранять свободу веры - и своей, и чужой. Оно должно созидать на основе сердечного созерцания свое особое православное богословие, свободное от рассудочного, формального, мертвенного, скептически-слепого резонерства западных богословов; оно не должно перенимать моральную казуистику и моральный педантизм у запада, оно должно исходить из живой и творческой христианской совести ("к свободе призваны вы, братия", Гал.5.13), и на этих основах оно должно выработать восточно-православную дисциплину воли и организации.

2. - Русское искусство - призвано блюсти и развивать тот дух любовной созерцательности и предметной свободы, которым оно руководилось доселе. Мы отнюдь не должны смущаться тем, что запад совсем не знает русскую народную песню, еле начинает ценить русскую музыку и совсем еще не нашел доступа к нашей дивной русской живописи. Не дело русских художников (всех искусств и всех направлений) заботиться об успехе на международной эстраде и на международном рынке - и приспособляться к их вкусам и потребностям;

Им не подобает "учиться" у запада - ни его упадочному модернизму, ни его естетической бескрылости, ни его художественной беспредметности и снобизму. У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт:

нет русского искусства без горящего сердца; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет это все, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием, формою и ритмом.

3. - Русская наука - не призвана подражать западной учености ни в области исследования, ни в области мировосприятия. Она призвана вырабатывать свое мировосприятие, свое исследовательство. Это совсем не значит, что для русского человека "необязательна" единая общечеловеческая логика, или что у его науки может быть другая цель, кроме предметной истины. Напрасно было бы толковать этот призыв, как право русского человека на научную недоказательность, безответственность, на субъективный произвол или иное разрушительное безобразие Но русский ученый призван вносить в свое исследовательство начала сердца, созерцательности, творческой свободы и живой ответственной совести. Русский ученый призван вдохновенно любить свои предмет так, как его любили Ломоносов, Пирогов, Менделеев, Сергей Соловьев, Гедеонов, Забелин, Лебедев, князь Сергей Трубецкой. Русская наука не может и не должна быть мертвым ремеслом, грузом сведений, безразличным материалом для произвольных комбинаций, технической мастерской, школой бессовестного умения.

Русский ученый призван насыщать свое наблюдение и свою мысль живым созерцанием - ив естествознании, и в высшей математике, и в истории, и в юриспруденции, и в экономике, и в филологии, и в медицине Рассудочная наука, не ведующая ничего кроме чувственного наблюдения, эксперимента и анализа, есть наука духовно-слепая: она не видит предмета, а наблюдает одни оболочки его; прикосновение ее убивает живое содержание предмета; она застревает в частях и кусочках, и бессильна подняться к созерцанию целого. Русский же ученый призван созерцать жизнь природного организма; видеть математический предмет; зреть в каждой детали русской истории дух и судьбу своего народа; растить и укреплять свою правовую интуицию; видеть целостный экономический организм своей страны; созерцать целостную жизнь изучаемого им языка; врачебным зрением постигать страдание своего пациента.

К этому должна присоединиться творческая свобода в исследовании. Научный метод не есть мертвая система приемов, схем и комбинаций. Всякий настоящий, творческий исследователь всегда вырабатывает свой, новый метод. Ибо метод есть живое, ищущее движение к предмету, творческое приспособление к нему, "изследование", "изобретение", вживание, вчувствование в предмет, нередко импровизация, иногда перевоплощение. Русский ученый по всему складу своему призван быть не ремесленником и не бухгалтером явлений, а художником в исследовании; ответственным импровизатором, свободным пионером познания. Отнюдь не впадая в комическую претенциозность или в дилетантскую развязность самоучек, русский ученый должен встать на свои ноги. Его наука должна стать наукой творческого созерцания - не в отмену логики, а в наполнение ее живою предметностью; не в попрание факта и закона, а в узрение целостного предмета, скрытого за ними.

4. - Русское право и правоведение должны оберегать себя от западного формализма, от самодовлеющей юридической догматики, от правовой беспринципности, от релятивизма и сервилизма. России необходимо новое правосознание, национальное по своим корням, христиански-православное по своему духу и творчески-содержательнее по своей цели. Для того, чтобы создать такое правосознание, русское сердце должно увидеть духовную свободу, как предметную цель права и государства, и убедиться в том, что в русском человеке надо воспитать свободную личность с достойным характером и предметною волею. России необходим новый государственный строй, в котором свобода раскрыла бы ожесточенные и утомленные сердца, чтобы сердца по- новому прилепились бы к родине и по-новому обратились к национальной власти с уважением и доверием. Это открыло бы нам путь к исканию и нахождению новой справедливости и настоящего русского братства. Но все это может осуществиться только через сердечное и совестное созерцание, через правовую свободу и предметное правосознание.

Куда бы мы ни взглянули, к какой бы стороне жизни мы ни обратились, - к воспитанию или к школе, к семье или к армии, к хозяйству или к нашей многоплеменности, - мы видим всюду одно и то же: Россия может быть обновлена и будет обновлена в своем русском национальном строении именно этим духом - духом сердечного созерцания и предметной свободы. Что такое русское воспитание без сердца и без интуитивного восприятия детской личности? Как возможна в России бессердечная школа, не воспитывающая детей к предметной свободе? Возможна ли русская семья без любви и совестного созерцания? Куда заведет нас новое рассудочное экономическое доктринерство, по-коммунистически слепое и противоестественное? Как разрешим мы проблему нашего многоплеменного состава, если не сердцем и не свободою? А русская армия никогда не забудет суворовской традиции, утверждавшей, что солдат есть личность, живой очаг веры и патриотизма, духовной свободы и бессмертия...

Таков основной смысл формулированной мною русской идеи. Она не выдумана мною. Ее возраст есть возраст самой России. А сети мы обратимся к ее религиозному источнику, то мы увидим, что это есть идея православного христианства. Россия восприняла свое национальное задание тысячу лет тому назад от христианства: осуществить свою национальную земную культуру, проникнутую христианским духом любви и созерцания, свободы и предметности. Этой идее будет верна и грядущая Россия.

ИЛЬИН Иван Александрович

ИЛЬИН Иван Александрович

(1883-1954) - , правовед, публицист. Род. в Москве в дворянской семье. Окончил юридический факультет Московского ун-та (1906). Был оставлен на факультете для подготовки к профессорскому званию. В 1910 И. отправлен в научную командировку в Германию, Францию, Италию, где продолжил научную работу в ун-тах Гейдельберга, Фрейбурга, Геттингена, Парижа, Берлина: занимался в семинарах Г. Риккерта, Г. Зиммеля, Э. Гуссерля. Знакомство с Гуссерлем и увлечение его феноменологическим методом - важный в творческой биографии И. В 1912 И. возвращается в Москву и работает на юридическом факультете Московского ун-та и в ряде др. высших учебных заведений Москвы. В 1918 И. подготовил и блестяще защитил диссертацию «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Позднее диссертация была опубликована в виде двухтомной книги. В 1921 И. становится членом правления Московского юридического общества и председателем Московского психологического общества. Осенью 1922 И. в составе большой группы оппозиционно настроенной интеллигенции был выслан из страны. В Берлине вместе с Н.А. Бердяевым и Б.П. Вышеславцевым И. положил начало Русской религиозно-философской академии.
В 1927-1930 И. издает жур. «Русский колокол. Журнал волевой идеи». Спасаясь от преследования национал-социалистов, в июле 1938 И. эмигрирует в Швейцарию, где возобновляет свои публичные лекции.
Диссертация И. о философии Г.В.Ф. Гегеля была оценена как одно из наиболее оригинальных сочинений рус. философии 20 в. Как правоведу, ученику П.И. Новгородцева, И. понадобилось изучение Гегеля в связи с его философией права. И. попытался осмыслить по-новому всю систему Гегеля в целом, понять ее как последовательную реализацию определенного замысла, значимого и для философии 20 в. И. удалось обнаружить в филос. учении Гегеля «основную идею, скрывающую в себе «главное», то существенное, во чего это учение вынашивалось». Это - «спекулятивно-конкретного»: «Все реальное подлежит закону спекулятивной конкретности - вот того кардинального опыта и той основной идеи, которой посвящена вся Гегеля».
Двухтомный о Гегеле является вершиной филос. творчества И. Переосмысливая гегелевскую систему, И. находит в ней основу для своеобразной философии мировой трагедии; мироздание изображается как арена борьбы двух стихий: божественной, благой, духовной и иррациональной, злой, материальной.
Ортодоксальным последователем Гегеля И. не стал, вместе с тем своеобразное философа И. сформировалось под воздействием Гегеля. По мнению И., философия - опытная , причем в включается умозрение. Философствующему субъекту, по И., следует овладеть «умением внимать сверхчувственному предмету» до самоотождествления духа с предметом так, чтобы в духе «самораскрывался» сверхчувственный . Сверхчувственным предметом филос. умозрения является Бог. Сущность божественной реальности постигается средствами филос. умозрения и, т.о., не является трансцендентной. И. утверждал, что по существу и знание - это одно, а философия по своему содержанию есть . Вместе с тем в философии И. нашли идеи феноменологии, персонализма и экзистенциализма. Не ограничиваясь лишь феноменологией человеческого общения, И. стремился найти онтологическое противоречия между «одинокостью» и единством людей. Основы онтологии человеческого бытия И. заимствовал у Фихте и Гегеля.
В 1924 И. начинал писать кн. «О сопротивлении злу силою», где утверждал, что «стремясь к добру, должен сначала испробовать все духовные средства для преодоления зла. Сопротивление злу силой допустимо лишь тогда, когда нет других возможностей. В этом случае такой - не только человека, но и его ». В 1952 И. завершена тридцатилетняя работа над произведением «Аксиомы религиозного опыта». К этой книге примыкает кн. «Путь к очевидности». Для И. учение об очевидности - центральное в его философии: « духовной очевидности - первоочередная задача». Семь основ духовного бытия, по И., это: вера , любовь, свобода , совесть, семья , родина и нация . Все они являются формами духовной жизни и образуют единство.
Важное имеют и труды И. по правовым и политическим вопросам. Право И. относил к сфере духа; относится к тайне творения и замыслу Бога о человеческом обществе.
И. был убежденным монархистом. Он пришел к выводу, что , приведший Россию к трагическим событиям 1917, в основе своей не экономическо-политический, а духовный, это кризис рус. религиозности, рус. правосознания, рус. чести и совести, национального характера. Наилучший для России политический строй должен основываться на сложном сочетании монархических, республиканских и аристократических элементов. И. был последовательным и бескомпромиссным противником тоталитарных движений 20 в. - коммунизма и фашизма.
Творческое наследие И. огромно. Оно насчитывает более 40 книг и брошюр, несколько сот статей, более ста лекций и большое писем.

Философия: Энциклопедический словарь. - М.: Гардарики . Под редакцией А.А. Ивина . 2004 .

ИЛЬИН Иван Александрович

(род . 16 марта 1882, Москва – . 21 дек. 1954, Цюрих)

рус. мыслитель, религиозный философ, теоретик государства и права, представитель рус. неогегельянства. В своем наиболее значительном труде о Гегеле «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» (т. 1 – 2, 1918) выдвигает собственное содержательное метафизическое миросозерцание, полагая, что для разумного понятия и раскрытия религиозного опыта необходимо подчинить и «пронизать собой» иррациональную стихию эмпирического мира. Последующие философские работы Ильина («Религиозный философии», 1925; «Аксиомы религиозного опыта», т. 1 – 2, 1953) характерны обращением к феноменологии религиозного опыта как своего рода «религиозного акта», «личного духовного состояния» человека. Ильин, которого в 1922 вместе с др. величайшими представителями духовной культуры России большевистское правительство выдворило из страны на «философском пароходе», был из тех немногих"деятелей рус. зарубежья, кто до конца отстаивал традиционные человеческие ценности – религию, семью, свободу духа как защиту от жестоких социальных экспериментов 20 в. Через его работы «О сопротивлении злу силою» (1925), «Путь духовного обновления» (1949), «Мир перед пропастью» (1950), «Путь к очевидности» (1955) красной нитью проходила , что без свободы «нет путей к достойной человека жизни, к духу и к Богу», что, поскольку человек только свободно может любить, веровать, молиться, постольку он только свободно, самостоятельно и самодеятельно может мыслить и исследовать.

Философский энциклопедический словарь . 2010 .

ИЛЬИН Иван Александрович

ИЛЬИН Иван Александрович - русский религиозный философ, правовед, публицист и литературный критик. Родился в дворянской семье присяжного поверенного. Окончил с золотой медалью 1-ю Московскую классическую гимназию. В 1901 поступил на юридический факультет Московского университета, прошел философско-юридическую школу профессора П. И. Новгородцева. В 1906 закончил университет с дипломом первой степени, оставлен для приготовления к профессорскому званию. В 1911 уехал в научную заграничную командировку, где начал исследования по философии Гегеля. После возвращения из Германии преподавал в университете и в других высших учебных заведениях Москвы. Советскую Ильин не принял; шесть раз арестовывался, последний раз в сентябре 1922, был судим и приговорен к высылке за границу, отбыл из Петербурга в Штеттин. Следующие 16 лет прожил в Берлине, работал в Русском Научном институте, выступал с многочисленными лекциями в городах Германии, Франции, Швейцарии, Чехословакии, Югославии и Латвии, что давало ему скромные, но достаточные средства к существованию. В 1934 за отказ преподавать, следуя указаниям нацистов, был уволен из института и преследовался властями вплоть до выезда летом 1938 в Швейцарию.

Творческое наследие Ильина огромно и хорошо сохранилось. Оно насчитывает более 40 книг и брошюр, несколько сот статей, более ста лекций, огромное количество писем, практически неопубликованных, часть незаконченных работ, стихотворения, поэмы, шуточные поэтические опусы, воспоминания, документы, находящиеся в многочисленных архивах разных стран.

В истории философии исследования Ильина были связаны с изучением различных философов и их идей. Ему принадлежит лучший в мире философии Гегеля: двухтомное , составившее его докторскую диссертацию (Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека, т. 1-2,1918).

Философии права посвящены многочисленные брошюры и статьи, фундаментальная монография “О сущности правосознания” (1956), в которой сформулированы три “аксиомы правосознания”, лежащие в основе правовой жизни любого народа (“закон духовного достоинства, автономии и закон взаимного признания”). Правосознание становится у Ильина духовной, нравственной и религиозной категорией и только после этого правовой. Теории государства и политического устройства посвящены двухтомный сборник статей “Наши задачи” (1956) и неоконченный труд “О монархии и республике” (1979). Основные идеи его знаменитой лекции “Об истинном патриотизме” (1914-15) вошли в книгу “Путь духовного обновления” (1937).

В нравственной философии главная идея Ильина сформулирована в книге “О сопротивлении злу силою” (1925), вызвавшей полемику и в России и за рубежом. На вопросы: “Может человек, стремящийся к нравственному совершенству, сопротивляться злу силою и мечом? Может ли человек, верующий в Бога, приемлющий Его мироздание и свое в мире, не сопротивляться злу мечом и силою?” Ильин отвечает так: “...физическое пресечение и понуждение могут быть прямою религиозною и патриотическою обязанностью человека; и тогда он не вправе от них уклониться”.

В религиозной философии Ильин не принадлежал к плеяде последователей Вл. Соловьева, с которыми связывают обычно русский религиозно-философский . Предметом его внимания был не тот или иной христианский догмат, внутренний нечувственный опыт, но то, что называют духом (Аксиомы религиозного опыта, т. 1-2,1953); учение о равновесии и сочетании духа и инстинкта, законов природы и законов духа является центральным в его религиозной философии. Эстетическая Ильина была вне серебряного века и имела источник. Во главу угла он ставил художество, рождения и воплощения эстетического образа, а на вершину - художественное , которое внешне может быть лишено “красоты”. Он написал две монографии и большое количество лекций о Пушкине, Гоголе, Достоевском, Толстом, Бунине, Ремизове, Шмелеве, Мережковском, Метнере, Шаляпине и др.

Но главный предмет философского исследования Ильина, ради которого он написал все остальное, - Россия и русский . Этим основным темам его жизни посвящены “Сущность и своеобразие русской культуры” и “Грядущая Россия”. Ильин писал об истории России, о ее будущем, о сильных и слабых сторонах русского народа. Религиозные установки и прафеномены русской православной души, по Ильину, - “сердечное , любовь к свободе, детская непосредственность, живая , равно как к совершенству во всем, вера в божественное человеческой души. Эти прафеномены суть: молитва ; старчество; праздник Пасхи; почитание Богородицы и святых; иконы”.

Соч.: Собр. соч. в 10 т., т. 1, т. 2, кн. 1. M., 1993; т. 2, кн. 2, т. 3, т. 4,1994; т. 5, 1995; т. б, кн. 1, 1996; Религиозный смысл философии. Париж, 1925; Основы художества. О совершенном в искусстве. Рига, 1937; Ich schaue ins Leben. Ein Buch der Besinnung (Я всматриваюсь в . Книга раздумий). В., 1938; Die ewigen Grundlagen des Lebens (Вечные основы жизни). Z., 1939; Das verschollene Herz. Ein Buch stiller Betrachtungen (Замирающее сердце. Книга тихих созерцании). Bern, 1943; Blick in die Ferne. Ein Buch der Einsichten und der Hoffnungen (Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований). Z., 1945; Die Philosophie Hegels als kontemplative Gotteslehre (Философия Гегеля как созерцательное учение о Боге). Bern, 1946; О тьме и просвст.юнии. Книга художественной критики. Бунин-Ремизов- Шмелев. Мюнхен, 1959; Основы государственного устройства. Проект Основного Закона России.М., 1996.

Лит.: Андрее” I"!. М. Памяти профессора Ивана Александровича Ильина (Крптпко-био-библиографический очерк, вместо некролога) Β кн.: Православный путь. Приложение к журналу “Православная Русь”. Джорданвплль, 1955, с. 1-25; Полторацкий Н. П. Русские зарубежные писатели в литературно-философской критике И. А. Ильин;).- В сб.: Русская литература в эмиграции, Питсбург, 1972; Он же. И. А. Ильин. Жизнь, труды, мировоззрение, Нью-Йорк, 1989; Offermanns W. Mensch, werde wesentlich! Das Lebenswerk des russischen religiösen Denkers Ivan Iljin für die Erneurung der geistigen Grundlagen der Menschheit (Человек , обрети значительность! Дело жизни русского религиозного философа Ивана Ильина - обновление духовных основ человечества). Erlangen, 1979; Лисица Ю. Т. И. А. Ильин как правовед и государствовед.- “ВФ”, 1991, № 5; Он же. И. А. Ильин. Историко-биографический очерк.- Ильин И. А. Собр. соч., т. 1. М., 1993; Еелампиев И. И. Философские и правовые взгляды И. А. Ильина.- “Известия Высших учебных заведений. Правоведение”. М., 1992, № 3; Он же. “Драма творящего духа”. Бог и человек в философии И. Ильина.- “Ступени” (СПб.), 1992, № 3(6); Полемика вокруг идеи И. А. Ильина [О сопротивлении злу силою]. .- Ильин И. А. Собр. соч., т. 5. М., 1995; Grier Ph. Т. The SpeculativeConcrete: I. A. Il"in"s Interpretation of Hegel.- Hegel and Hermeneutics, ed. Sh. Gallagher. N. Y., 1994; Idem. The Comlex Legacy of Ivan ll"in.- Russian Thought after Marxism: The Re-discovery of Russian"s Intellectual Roots, éd. J. P. Scaulan, 1994.

Ю. Т. Лисица

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .

Смотреть что такое "ИЛЬИН Иван Александрович" в других словарях:

Дата рождения: 16 (28) марта 1883 Место рождения: Москва, Российская империя Дата смерти … Википедия

- (1883 1954) российский религиозный философ, правовед, публицист. В философии Гегеля видел систематическое раскрытие религиозного опыта пантеизма (Философия Гегеля как учение о конкретности бога и человека, 1918). Активный противник большевизма … Большой Энциклопедический словарь

ИЛЬИН ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ - ИЛЬИН, ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ (1882 1954) русский философ и правовед. Родился в Москве 16 (28) марта 1882. В 1906 окончил юридический факультет Московского университета и был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию. В 1910… … Юридическая энциклопедия

Иван Александрович ИЛЬИН родился 28 марта (по старому стилю) 1883 года в дворянской семье присяжного поверенного Округа Московской судебной палаты, губернского секретаря Александра Ивановича Ильина и жены его Екатерины Юльевны Швейкерт. Жили Ильины на углу Ружейного переулка и Плющихи. Родители будущего философа были образованными, религиозными людьми и стремились дать сыну хорошее воспитание.

Учился Иван сначала пять лет в 5-ой Московской гимназии, а затем три года в 1-ой Московской гимназии, среди питомцев которой были Тихонравов, Вл. Соловьев, Милюков. По воспоминаниям одноклассника, Ильин был «светлый блондин, почти рыжий, сухопарый и длинноногий; он отлично учился… но, кроме громкого голоса и широкой непринужденной жестикуляции, он в те время как будто ничем не был замечателен. Даже товарищи его не предполагали, что его специальностью может стать и стала - философия.»2 В 1901г. он закончил гимназию с золотой медалью, получив прекрасное классическое образование, в частности знание нескольких языков: церковнославянского, латинского и греческого, французского и немецкого. 15 июля 1901 г. Ильин подал прошение ректору Московского университета о зачислении его на юридический факультет, такую возможность давал ему блестящий аттестат. В университете он получил фундаментальную подготовку по праву, которое изучал под руководством выдающегося философа-правоведа П.И. Новгородцева3.

Здесь же у него сложился глубокий интерес к философии. Об этом свидетельствуют его кандидатские сочинения об идеальном государстве Платона и об учении Канта о «вещи в себе» в теории познания, а также шесть сочинений, которые он подал в период 1906-1909 гг.,- «О «Наукоучении» Фихте Старшего издания 1794 г.», «Учение Шеллинга об Абсолютном», «Идея конкретного и абстрактного в теории познания Гегеля», «Идея общей воли у Жан-Жака Руссо», «Метафизические основы учения Аристотеля о Doulos Fysei»4, «Проблема метода в современной юриспруденции ».

По окончании университета Ильин был удостоен диплома первой степени, а в сентябре 1906 г. на заседании юридического факультета по предложению кн. Е.Н.Трубецкого он был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию5.

В этом же году Ильин женился на Наталии Николаевне Вокач, которая была духовно близка ему (она занималась философией, искусствоведением, историей) и разделяла с ним все невзгоды его жизни.

В 1909 г. Ильин сдал экзамены на степень магистра государственного права и после пробных лекций был утвержден в звании приват-доцента по кафедре энциклопедии права и истории философии права Московского университета. С 1910 г. он стал членом Московского психологического общества; в «Вопросах философии и психологии» вышла ста первая научная работа «Понятия права и силы».

В конце года вместе с женой Ильин уезжает в научную командировку и проводит в Германии, Италии и Франции два года. Он работает в университетах Гейдельберга, Фрейбурга, Геттингена, Парижа, выступает с докладами на семинарах Г.Риккерта, Г.Зиммеля, Д.Нельсона, Э,Гуссерля (в общении с которым Ильин постигал феноменологический метод); в Берлинском университете готовит диссертацию о философии Гегеля. Работая над Диссертацией, Ильин далеко выходил за рамки обычных требований к такого рода текстам. «Не хочется подходить к ней,- писал он,- как к академическому испытанию и отодвигать на второй план ее научно-творческий характер. Хочется, чтобы она была Leistung, а не смазанная магистерская компиляция. Мечтаю издать ее потом по-немецки; ибо знаю хорошо, что она так же, как и моя последняя работа о Фихте,- никому не будет нужна в России. А в Германии, может быть, кому-нибудь и сгодится.

Главное стремление мое - обуздать в работе формально-методологический, все разлагающий и распыляющий в анализе подход, который мне легок и свойственен, и сделать то, что труднее и важнее: дать синтетически построяющее вскрытие»7.

По возвращении в Москву Ильин продолжает работу в университете. Начинают выходить его философские работы: «Идея личности в учении Штирнера. «Опыт по истории индивидуализма» (1911), «Кризис идеи субъекта в наукоучении Фихте Старшего. Опыт систематического анализа» (1912), «Шлейермахер и его «Речи о религии» (1912), «О любезности. Социально-психологический опыт» (1912), «О возрождении геге-лианства» (1912), «Философия Фихте как религия совести» (1914), «Основное нравственное противоречие войны» (1914), «Духовный смысл войны» (1915), «Философия как духовное делание» (1915), «Основы законоведения. Общее учение о праве и государстве» (1915). Были опубликованы также шесть больших статей о философии Гегеля, вошедшие потом в знаменитую двухтомную монографию, изданную в 1918 г. и ставшую его диссертацией («Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека»), которую он блестяще защитил, получив при этом сразу две степени: магистра и доктора государственных наук.

Февральская революция 1917 г. поставила перед Ильиным серьезную проблему, рухнул государственный строй его Родины; он - ученый-юрист; каково его отношение ко всему происходящему? Ильин определяет его в пяти небольших, но важных брошюрах, опубликованных между двумя революциями семнадцатого года в издании «Народное право».

В них сформулированы его взгляды на основы правового государства, на пути преодоления революции как временного общественного беспорядка в стремлении к новому, справедливому социальному строю. «Всякий порядок жизни,- пишет он,- имеет известные недостатки, и, по общему правилу, устранение этих недостатков достигается посредством отмены неудовлетворительных правовых норм и установления других, лучших. Каждый правовой строй должен непременно открывать людям эту возможность: совершенствовать законы по закону, т.е. улучшать правовой порядок, не нарушая правового порядка. Правовой строй, который закрывает эту возможность для всех или для широких кругов народа, лишая их доступа к законодательству, готовит себе неизбежную революцию8.

После октябрьской революции Ильин читает лекции на юридическом факультете Московского университета и в других высших учебных заведениях Москвы. Он активно противостоит официальной политике, отстаивает принципы академической свободы, подвергавшиеся в те годы попранию. Его позиция была четко определена; позже он писал: «Уходят ли от постели больной матери? Да еще с чувством виновности в ее болезни? Да, уходят- разве только за врачом и лекарством. Но, (уходя за лекарством и врачом, оставляют кого-нибудь у ее изголовья. И вот -у этого изголовья мы и остались. Мы считали, что каждый, кто не идет к белым и кому не грозит прямая казнь, должен оставаться на месте»9.

В этой трагической обстановке И.А.Ильин продолжает работать: пишет «Учение о правосознании»10, становится председателем Московского Психологического общества (он был избран в 1921 г. на место скончавшегося Л.М Лопатина), продолжает публичные выступления. Последнее из них состоялось весной 1922 г. на общем собрании. Московского Юридического общества, где обсуждались основные задачи правоведения в России в свете революции 1917 г., последовавшей за ней гражданской войны и победы большевиков. Ильин считал, что правильно сформулировать задачи русского правоведения могут те, кто от начала и до конца наблюдая этот исторический процесс на месте,- те, кто видел «и старое со всеми его недугами и во всей его государственной силе, и безмерное испытание войны, и упадок инстинкта национального самосохранения, и неистовство аграрного и имущественного передела, и деспотию интернационалистов, и трехлетнюю гражданскую войну, и психоз жадности, и безволие лени, и хозяйственную опустошенность коммунизма, и разрушение национальной школы, и террор, и голод, и людоедство, и смерть… Конечно, опыт, полученный нами, не есть просто опыт правовой и политический: он глубже - до уровня нравственного и религиозного; он шире - до объема хозяйственного, исторического и духовного вообще11.

Шесть раз большевики подвергали Ильина аресту, дважды его судили (30 ноября 1918 г. на Президиуме Коллегии Отдела по борьбе с контрреволюцией и 28 декабря 1918 г. в Московском Революционном Трибунале12), и оба раза он был оправдан за недостаточностью обвинения и амнистирован. Последний раз его арестовали 4 сентября 1922 г. и обвинили в том, что он «с момента октябрьского переворота до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности»13.

26 сентября Ильин и его жена вместе с большой группой высылаемых за границу ученых, философов и литераторов отплыли из Петрограда в Штеттин, в Германию.

В Берлине начался новый этап жизни Ильина, длившийся 16 лет. Вместе с другими русскими эмигрантами он включился в работу по организации Религиозно-философской академии, философского общества и журнала при ней. В январе 1923 г. в Берлине на открытии Русского научного института Ильин произнес речь, изданную позже отдельной брошюрой («Проблема современного правосознания»). Он стал профессором этого института, читал в нем курсы энциклопедии права, истории этических учений, введения в философию и в эстетику на русском и немецком языках. В 1923-1924 гг. он был деканом юридического факультета этого института, в 1924 г. избран членом-корреспондентом Славянского института при Лондонском университете.

Разнообразны его лекции о русских писателях, о русской культуре, об основах правосознания, о возрождении России, о религии и церкви, о советском режиме и др., с которыми он в 1926-1938 гг. около 200 раз выступая в Германии, Латвии, Швейцарии, Бельгии, Чехии, Югославии и Австрии. Но центральное место в жизни Ильина занимали тесно связанные между собой политика и философское творчество. Он входил в редакцию парижской газеты «Возрождение», редактируемой П.Б.Струве, активно публиковался в «Русском инвалиде», «Новом времени», «Новом пути», «России и славянстве», «России» и других эмигрантских изданиях. В 1927-1930 гг. Ильин был редактором-издателем журнала «Русский колокол» (вышло 9 номеров). Он участвовал в работе Российского Зарубежного съезда весной 1926 г., поддерживал тесную связь с Русским Обще -Воинским Союзом (РОВС), принимав участие в Сент-Жюльенском съезде, организованном в 1930 г. Русской Секцией Международной Лиги борьбы с Ш Интернационалом. Несмотря на то, что Ильин был одним из идеологов Белого движения и активно включился в политическую жизнь, в своей политической философии он основывался на принципах вне- и надпартийности, в частности никогда не был членом ни одной политической партии или организации.

С 1925 г. за рубежом начинают выходить его крупные философские работы: «Религиозный смысл философия. Три речи» (1925), «О сопротивлении злу силою» (1925) (вызвавшая широкий отклик к шумную полемику как на Западе, так и я России), «Путь духовного обновления. (1935), «Основы художества. О совершенном в искусстве» (1937). Он заканчивает книгу «О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Бунин - Ремизов-Шмелев», но не нашел для нее издателя (она вышла только в 1959 г.). Выходят в свет его знаменитые брошюры: «Родина и мы» (1926), «Яд большевизма» (1931), «О России. Три речи» (1934), «Творческая идея нашего будущего»(1937), «Основы христианской культуры» (1937), «Основы борьбы за национальную Россию» (1938), «Кризис безбожия» (1951) и др.

Ильин очень рано сумел распознать подлинное лицо нацизма. В 1934 г. (через полгода после прихода Гитлера к власти) за отказ вести преподавание в соответствии с партийной программой национал-социалистов Ильин был удален, из Института. В 1938 г. гестапо наложило арест на все его печатные труды и запретило ему публичные выступления. Лишившись источника существования, Иван Александрович решил покинуть Германию и переехать в Швейцарию. И хотя на его выезд был наложен запрет, несколько счастливых случайностей (в чем он усматривал промысел Божий) помогли ему получить визы для себя и своей жены, и в июле 1938 г, Ильины уехали в Цюрих. В Швейцарии они обосновались в пригороде Цюриха Цолликоне, где с помощью друзей и знакомых, в частности, С.В.Рахманинова, Ильин в третий раз попытался наладить свою жизнь.

В Швейцарии Ильину была запрещена политическая деятельность, поэтому 215 выпусков бюллетеней заочных чтений, только для единомышленников, которые в течение шести лет он писал для РОВСа,- пришлось не подписывать. После его смерти эти политические статьи были изданы в двухтомнике «Наши задачи»(1956). В конце жизни Ивану Александровичу удалось закончить и издать произведение, над которым он работал более 33 лет,-«Аксиомы религиозного опыта» (1953), два тома исследований по религиозной антологии с обширными литературными добавлениями.

Выходят в свет его многочисленные работы на немецком языке. Среди них следует отметить «триптих философско-художественной прозы - сочинения, связанные единым внутренним содержанием и замыслом: 1.«Ich schaue ins Leben. Ein Buch der Besinnung» (Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий). 2. «Das verschollene Herz. Ein Buch stiller Betrachtungen» (Замирающее сердце. Книга тихих созерцаний) (1943), 3. «Blick in die Ferne. Ein Buch der Einsichten und der Hoffnungen» (Взгляд вдаль. Книга размышлений и упований) (1945). «Эти три книги,- писал его ученик Р.М.Зиле,- представляют собой совершенно своеобразное литературное творчество: это как бы сборники не то философических эскизов, не то художественных медитаций, не то просветительно-углубленных наблюдений на самые разнообразные темы, но проникнутые одним единым творческим писательским актом - «ВО ВСЕМ ВИДЕТЬ И ПОКАЗАТЬ БОЖИЙ ЛУЧ»14.

Русским вариантам этих книг Ильин дал иные названия: 1. «Огни жизни. Книга утешений», 2. «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» и 3. «О грядущей русской культуре». Вторую книгу он полностью закончил, работал над третьей, но издателей при жизни не нашел - «Поющее сердце» издала его жена только в 1958 г.

Ильин пытался закончить и книгу «О монархии», готовил к изданию «Путь к очевидности», приводил в порядок другие работы, но после частых и продолжительных болезней 21 декабря 1954 г. он умер, не успев закончить задуманного. Наталия Николаевна, пережившая его на восемь лет, и позже исследователь его творчества Н.П.Полторацкий15 сделали очень много для издания новых и переиздания старых трудов замечательного русского философа.

Похоронен Иван Александрович в Цолликоне под Цюрихом. На плите, стоящей на могиле Ильина и его жены (она умерла 30 марта 1963 г.), высечена эпитафия:

So viel gelitten

In Liebe geschauet

Manches verschuldet

Und wenig verstanden

Danke Dir, ewige Gute!

Жизнь философа была тернистой, но светлой. «Его философский путь был труден. Его жизненный путь, вероятно, еще труднее. И мне кажется, что верной своей спутнице Наталии Николаевне Ильиной на горький вопрос: «долго ли еще маяться?» он мог ответить как неистовый Аввакум: «до самой смерти, матушка!»16 Ильин переносил удары судьбы стойко и подвижнически, сохраняя любовь к России и веру в ее возрождение.

Ю. Т. Лисица

ПРИМЕЧАНИЯ.

1. По материнской линии И.А.Ильин - немецкой крови; его дед, Юлиус Швейкерт (фон Штадион, г. Виттенберг), был коллежским советником. Имя деда Ильин выбрал в качестве псевдонима для некоторых своих работ на немецком языке.

2. Вишняк М. Дань Прошлому. Нью-Йорк. 1954. С.40.

3. О своем учителе после его кончины И.А.Ильин написал полные благодарности строки. См.: Памяти П.И. Новгородцева.- «Русская мысль». Прага-Берлин, 1923/24, Кн. IХ-ХП. С 369-374. О духе, царившем в школе П.И. Новгородцева, он вспоминал: «О каждом он заботился индивидуально, добывая стипендии, уроки, разрабатывая темы, щедро ставя свою подпись на библиотечных карточках. Сочинение давалось за сочинением; медленно возрастало здание духовной индивидуальности» (Там же. С. 373).

4. Учение Аристотеля о «рабстве от природы» (Аристотель, Политика, I).

5. См. ЦГИА г. Москвы, ф. 418, оп. 463, д, 36, л. 119.

6. Евгения Герцык, родственница Наталии, вспоминает. «Двоюродная сестра не была нам близка, но - умная и молчаливая - она всю жизнь делила симпатии мужа, немного ироническая к его горячности. Он же благоговел перед ее мудрым спокойствием. Молодая чета жила на гроши, зарабатываемые переводом: ни он, ни она не хотели жертвовать временем, которое целиком отдавали философии. Оковали себя железной аскезой - все строго расчислено, вплоть до того, сколько двугривенных можно в месяц потратить на извозчика; концерты, театр под запретом, а Ильин страстно любил музыку и Художественный театр» (Герцык Е. Воспоминания. Париж, 1973. С.153-154). Вместе они перевели работу Г.Зиммеля «О социальной дифференциации» (М., 1908), а также книгу Эльсцбахера «Анархизм» и два трактата Руссо, которые не удалось издать. Ильин посвятил жене свои основные труды.

7. Письмо к Л.Я.Гуревич от 13 авг. 1911 г.- ЦГАЛИ, ф. 131, оп. 1, ед.хр. 131, л. 2-4. Leistung - строго, основательно выполненная работа (нем).

8. См: Порядок или беспорядок? Изд-во «Народное право», сер. «Задачи момента., № 3. М., 1917. С. 4-5.

11. Основные задачи правоведения в России.- «Русская мысль». Кн. VIII – II, Прага, дек. 1992. С. 162-188.

12. См.: Центральный архив КГБ СССР, дело № 1315. архив Р-22082, л. 7; дело № 193. архив Н-191, л. 314-320.

13. Центральный архив КГБ СССР, дело № 15778, архив Н-1554, л. 15

15. Полторацкий Николай Петрович (1921-1990), профессор Питтсбургского университета (США), последний распорядитель наследия И.А.Ильина. Писал об Ильине в монографиях: «Русская религиозно-философская мысль XX века» (1975), «Россия революция» (1988), «Иван Александрович Ильин. Жизнь, труды, мировоззрение» (1989).

16. Все почувствовано

Так много выстрадано

Узрено в любви

Немало взято на душу

Постигнуто немногое

Спасибо Тебе, вечная Доброта!

(Перевод с нем. А.В.Михайлова).

17. Редлих. Р. Памяти И.А.Ильина.- «Посев». Мюнхен, 1955. №

В 4-й том вошли основные произведения И.А.Ильина, относящиеся к философии права и государства: «Понятия права и силы», «Общее учение о праве и государстве», «О сущности правосознания», «О монархии и республике».

В них автор предстает как ученый-правовед и государствовед, создавший идеальное, но вместе с тем и реальное учение о правосознании — основе всякого нормального и естественного устройства государственной и общественной жизни и основе власти как формы политического бытия.

Собрание сочинений в 10 томах. Том 5

В 5-й том собрания сочинений И.А.Ильина включены его работы «Основное нравственное противоречие войны», «О сопротивлении злу силою», а также лекции и статьи, посвященные центральному вопросу нравственной философии — проблеме добра и зла, их внутренней духовной сущности и акту сопротивления злу. В приложении помещена обширная полемика вокруг идей философа.

Собрание сочинений в 10 томах. Том 7

В 7-й том вошли лекции и брошюры И.А.Ильина, посвященные анализу идейной и духовной сущности большевизма и коммунизма как общемировых явлений, разоблачению античеловеческой политики большевиков в советском государстве, перспективам и путям строительства новой России. Большинство предлагаемых работ публикуется на русском языке впервые.

Аксиомы религиозного опыта. Исследование в 2-х томах

«Аксиомы религиозного опыта» (1953). Последний труд - итог работы всей его жизни. С позиции православного христианина автор исследует опыт личных духовных переживаний человека, его нравственное состояние, размышляет о непростом пути человеческой души к вере в Бога.

Национальная Россия: наши задачи

«Национальная Россия: наши задачи» — книга для борцов за Великую Россию, грозное предупреждение всем ее врагам, как с Запада, так и с Востока.

Опубликованные в ней статьи рассылались под грифом «Только для единомышленников» руководящим чинам русской боевой организации РОВС и являлись мощным идеологическим оружием в руках ее членов, мечтавших о грядущем национальном диктаторе, способном возродить и обновить Россию.

О грядущей России. Избранные статьи

Творческое наследие выдающегося русского мыслителя Ивана Ильина, изгнанного Советским правительством из страны в 1922 г., по крупицам начинает возвращаться к русскому читателю, которому оно адресовано.

Книга «О грядущей России» — первое объемное издание трудов автора, созданных в эмиграции. Они посвящены посткоммунистической, то есть современной России.

О сущности правосознания

«О сущности правосознания» — одно из его замечательных сочинений, посвященных вопросам власти и государственного устройства.

Автор, в совершенстве владея историей и философией права, раскрывает духовный смысл и государственное предназначение правосознания. Развивая русскую государствоведческую традицию, исходя из национальных интересов России, он дает ответы на вопросы о сущности государства и формах власти.

Основы христианской культуры

В книгу знаменитого русского философа И.А.Ильина включена одна из самых выдающихся работ — итог всей жизни писателя — «Аксиомы религиозного опыта», в которой на простых примерах показаны возможные духовные пути человека к Богу, а также известное исследование «Основы христианской культуры».

Автор с позиций православного христианства рассматривает практически все варианты религиозных опытов личности, учитывая ее психологические особенности, воспитание, образ жизни и жизненные ценности, показывает эволюцию душевных потрясений на пути к вере и в то же время приводит примеры из других религий.

Переписка двух Иванов. 1927-1934

В этом томе впервые публикуются 222 письма русского религиозного философа, национального мыслителя и ученого-государствоведа И.А. Ильина и великолепного православного писателя И.С. Шмелева из коллекции мичиганского Архива И.А. Ильина (США) и 3 письма из частного архива И. Жантийома (Франция) периода 1927 - 1934 годов.

Переписка двух Иванов. 1935-1946

В этом томе впервые публикуются письма русского религиозного философа, национального мыслителя и ученого-государствоведа И.А. Ильина и великолепного православного писателя И.С. Шмелева из коллекции мичиганского Архива И.А. Ильина периода 1935 - 1946 годов.

Понятия права и силы (опыт методологического анализа)

Первая оригинальная работа Ильина — «Понятия права и силы. Опыт методологического анализа» — посвящена, казалось бы, частному вопросу: можно ли в определенном отношении считать тождественными право и силу?

Главный смысл работы Ильина заключается в демонстрации того, что право в его сущностном понимании не есть «реальность» в обычном смысле этого слова. Право есть внешнее выражение некоторых глубинных отношений между людьми, выходящих за пределы их существования в материальном мире.

Путь духовного обновления

В книге публикуются главные идеологические труды великого русского мыслителя, философа Ивана Александровича Ильина.

Правильные пути, ведущие к национальному возрождению России, по Ильину: вера в Бога, патриотизм, историческая преемственность, монархическое правосознание, духовный национализм, российская государственность, частная собственность, новый управляющий строй, новый русский духовный характер и духовная культура.

Путь к очевидности

«Путь к очевидности» — произведение И.А. Ильина (изд. посмертно в Мюнхене в 1957 г.), подводящее итог его многогранной философской деятельности.

Современное человечество, утверждает Ильин, переживает глубочайший кризис; в своей основе это кризис духовный, т. е. разрушение коренных духовных начал человеческого бытия.

Важнейшая задача состоит в том, чтобы восстановить и обновить эти начала, для чего необходимо глубоко проникнуть в их подлинную природу, а также понять особенности усвоения и трансляции духовных ценностей в обществе, роль различных социальных институтов (семьи, нации, государства и т. д.) в данном процессе.

Иван Ильин — один из самых проницательных русских мыслителей. Он покинул Россию на «философском пароходе» в 1922, когда советским правительством из страны был изгнан весь цвет российской интеллигенции, а «возвратился» в 2005: его прах был доставлен из Швейцарии в Москву и перезахоронен на кладбище Донского монастыря.

Мысли философа, искренние и пронзительно мудрые, деликатно наставляют читателя, учат его искусству жизни. Уроки Ивана Ильина — это ценные рецепты истинного проявления христианства. Свобода, любящее сердце и умение «вчувствоваться» — это и есть, по мнению писателя, главные составляющие человеческого счастья.

Настоящий сборник состоит из трех сочинений, объединенных общим внутренним замыслом: «Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий», «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» и «Путь к очевидности».